Современная семья

Неизвестно, почему маме с папой так долго не удавалось зачать Хокона. Когда после нескольких выкидышей мама обратилась в частную клинику, там предположили, что все дело в травме, полученной во время предыдущих родов. Роды были ужасные, как неизменно повторяет мама, к огромному раздражению Эллен. «Мне тебя всегда благодарить, что ли?» — огрызается она, и начинается мелкая ссора, точь-в-точь сродни той, что случилась в прошлый раз. Мама и Эллен так похожи друг на друга, обе одинаково упрямые; порой кажется, что они спорят о чем-то понятном только им двоим.

В общем, Хокон был горячо желанным ребенком и остался им до сих пор. В семейном кругу он по-прежнему держится как маленький мальчик, охотно принимая роль малыша, который беспомощно валяется на диване, пока все остальные готовят еду, встает из-за стола, не убрав за собой тарелку, или сидит с нами в гостиной, надев наушники и уставившись в ноутбук. Еще совсем недавно Хокон отдавал свое белье в стирку маме и папе, пока его последняя подружка не высказалась по этому поводу. А когда мы встречаемся только втроем — Хокон, Эллен и я, — он совсем другой: взрослый человек со взрослыми проблемами, который участвует во взрослой беседе.

Но сейчас, в Италии, на заднем сиденье родительской машины Хокон, по мнению папы, непременно должен выспаться, и я оканчиваю разговор, не произнося больше ни слова о навигаторе.

Дом брата Олафа расположен на невысоком холме в не слишком крупном курортном городе. Мы то едем вдоль берега Средиземного моря, поблескивающего на солнце бирюзой, то поднимаемся к обожженным оливково-коричневым горам, минуя деревушки, где время как будто замерло, хотя Олаф возражает, что я мыслю слишком шаблонно.

— Ты ведь ничего не знаешь об этом, — замечает он. — Вот, к примеру, ты ничего не можешь сказать о ней или о ее жизни, — продолжает Олаф, указывая на старушку в черном, сидящую на табурете перед дверью своего дома и, по-видимому, ничем не занятую.

Я не отвечаю и вместо этого оборачиваюсь к Хедде и Агнару на заднем сиденье. Оба прилипли к окнам, один справа, другая слева.

— Подумать только, и тут живут люди, — обращаюсь я к детям.

Это всегда говорила мама, когда мы проезжали на первый взгляд заброшенные или непригодные для жизни местности и в Норвегии, и за границей. Мне особенно запомнилось одно такое место в Португалии. В тот раз мы взяли напрокат машину и отправились в горы над побережьем возле Алгарве.

Кажется, мне было четырнадцать. Мы бесконечно ползли вверх по узким, извилистым дорогам; стояла такая невыносимая жара, что воздух над шоссе перед нами почти мерцал. Мы с Эллен пришли в восторг, когда папа совершенно серьезно объяснил нам, что на асфальте наверняка можно пожарить яичницу. Мы ехали по деревне, состоявшей из дюжины домов, маленькой площади и бензозаправки, где папа остановился наполнить бак. Это была скромная лачуга с покрасневшими от ржавчины насосами и щитами. Снаружи, в тени небольшого тента, сидел человек. Когда мы подъехали, он встал и улыбнулся. Эллен потом уверяла, что у него во рту был всего один зуб. Он залил нам бензин, хотя папа предпочел бы сделать это сам, и долго глядел нам вслед. Мы с Эллен обернулись и смотрели через заднее стекло, как он становится все меньше и меньше. «Подумать только, и тут живут люди», — произнесла мама свою привычную фразу. И вдруг до меня дошло, что она имела в виду. Меня охватило острое сочувствие к этому человеку, обреченному сидеть на бензоколонке в пустынной местности на краю Португалии, — это и есть его жизнь. Я думала о нем до конца каникул; меня мучила совесть. Через несколько дней я спросила маму: «Как ты считаешь, у него есть семья?» Сначала она не могла понять, о ком я говорю, тогда со слезами мне пришлось объяснять про одинокого беззубого человека на бензоколонке, который проводит там день за днем, без семьи, без друзей, без денег, без жизни вообще. «Ах, вот ты о ком, — мама улыбнулась. — Лив, солнышко, пойми, наша жизнь в Осло наверняка показалась бы ему невыносимо утомительной и суетливой. Не надо жалеть всех, кто живет не совсем так, как мы».

Ни Агнар, ни Хедда не обратили внимания на мою реплику. Агнар с увлечением объясняет, что водоросли придают Средиземному морю ярко-лазурный цвет, а Хедда моргает, явно засыпая. Я размышляю, что лучше — не давать ей спать днем, чтобы она не помешала нам провести спокойный вечер, как я запланировала, или все-таки позволить ей выспаться. Пока я колебалась, Хедда уснула, и я не стала ничего говорить Олафу, который обычно намного больше, чем я, озабочен режимом дня детей.