Современная семья

«Нет, самое романтическое, что я могу себе вообразить, — это когда ты живешь с кем-то абсолютно свободно и этот человек решает проводить свое время со мной потому, что хочет того телом и душой, а не потому, что двадцать лет назад взял на себя такое обязательство перед кем-то или чем-то, во что он даже не верит. Это же смешно! До меня не доходит, как современный человек добровольно может решиться на такой реакционный шаг, в основе которого к тому же — неважно, происходит это в церкви или в мэрии, — лежит фундаментальная традиция угнетения женщин», — вещал я, не в силах остановиться. «Да, Карстен, классного ты себе нашел шафера», — сказала Сесилия, уходя.

Мне пришлось пообещать Карстену ограничить свои выступления вплоть до свадьбы, если я хочу сохранить за собой роль шафера. «Но она же сама меня спросила», — произнес я несколько уязвленным тоном, в то же время ощущая неприятный привкус во рту от слишком очевидной потребности в самоутверждении.

Мама с папой, которые стали запасным комплектом родителей для Карстена с тех самых пор, как он въехал на велосипеде в наш сад и в мою жизнь, когда нам было по четыре года, сидят вместе на церковной скамье в третьем ряду. Мама не нашла подходящих кандидатов на плато Хардангервидда и, по-видимому, даже вздохнула с облегчением. «С этими мужчинами все-таки слишком много мороки», — сказала она через несколько дней после возвращения домой. «Когда достигаешь определенного возраста, у тебя уже немало сложившихся привычек, не так ли?» — добавила она как бы в свое оправдание, переставляя книжные полки в соответствии с новым временем года. «И поэтому готовность к переменам ограничена», — засмеялся я. «В любом случае хорошо, что не нужно себя менять, — ответила мама. — На самом деле так приятно наконец-то быть просто самой собой, а не только чьей-то женой или матерью, если ты понимаешь, о чем я говорю». Я понимал. «Внутри семьи люди никогда не видят друг друга отчетливо — только сквозь завесу, сотканную из отношений», — заметил я. «И в этом нет ничего плохого, — уточнила мама. — Разумеется, так и должно быть, но это не значит, что нельзя немного отступить и выяснить, кто ты на самом деле — просто для себя самой».

Анна сидит рядом с мамой, излучая сияние; на ней светло-желтое шелковое платье с тонкими бретелями, перекрещивающимися на ее смуглой спине, к которой все время хочется прикасаться. «Будешь моей несерьезной дамой на свадьбе Карстена?» — спросил я ее некоторое время назад. После дискуссии с Лив на папином дне рождения прошло уже несколько недель, и мы не говорили с тех пор ни о том споре, ни о нас. Она вернулась обратно к себе, как только ванная была готова, и без Анны моя квартира вдруг стала пустой и менее, чем когда-либо, похожей на дом. Мы по-прежнему много времени проводили вместе, но в основном у нее, и я истолковывал молчание, окружавшее тему о нас, как нечто положительное: все хорошо, спешить некуда, и я мог шутить о том, что должно было оставаться несерьезным, — например, приглашая ее на свадьбу Карстена. Анна помедлила с ответом чуть дольше, чем хотелось, и я думал, что она рассмеется или скажет: «Да, если только это не серьезно», но она лишь улыбнулась на мгновение и спросила, когда свадьба. «Через две недели в субботу», — ответил я. «Хорошо, вроде бы я свободна», — сказала она.

Мне всегда нравилось бывать в церкви, хоть я и не люблю почти все, что связано с религией; здесь в самом пространстве и акустике есть что-то успокаивающее. Карстен тоже перестал нервничать и смотрит на Сесилию, когда священник спрашивает его перед лицом Господа и свидетелями, стоящими здесь, берет ли он Сесилию в жены, будет ли он любить ее и почитать и хранить ей верность, пока смерть не разлучит их. Карстен отвечает громко и твердо: «Да». Когда священник объявляет их законными супругами, оба улыбаются друг другу так широко и счастливо, с таким облегчением и любовью, что мне, вопреки устойчивому неприятию и провокационным словам священника, приходится моргать, отгоняя подступившие слезы, сопротивляясь этому мгновению, которое как-то миновало мой внутренний фильтр.

Я безошибочно различаю мамино громкое шмыганье носом из третьего ряда и боковым зрением вижу, что и она, и папа сидят с покрасневшими щеками и блестящими глазами. Одна Анна кажется совершенно спокойной — но она ведь и не знает Карстена, говорю я себе и на несколько секунд позволяю мыслям задержаться на образе Анны в белом платье, которая целует меня так же горячо и радостно, как Сесилия сейчас целует Карстена, — ей не хочется его отпускать, и она не стесняется этого, крепко его обнимая, а Карстен поднимает руки вверх, притворяясь беспомощным; они смеются, почти не размыкая губ, — и в этот миг в толпе гостей раздаются аплодисменты.