Современная словацкая повесть

Не слышат… Но если даже и услышат, то наверняка скажут: жуки? Какая чепуха! Листья объедают? Может, где и объедают, но только не у нас, у нас такое невозможно!

Теплыми вечерами, когда спускаются сумерки, а воздух насыщен ароматами кухни и всякими шумами, когда из-за кустов сирени то и дело раздается чей-то приглушенный смех, когда слепой Банди усаживается, расставив ноги, на своем низком табурете и через раскрытое окно его дома улица наполняется томительными звуками его скрипки, мелодия кажется еще грустнее в закатных сумерках, которые заботливо прикрывают окрестную обветшалость, до утренней зари притупляют у людей остроту зрения, и лишь при дневном свете бросаются в глаза на этой улице, и вообще в этих местах, всевозможные контрасты, — так вот, в это чудное время на закате дня, когда у матерей хлопот полон рот — надо же всех накормить! — а отцы, вконец измотанные после изнурительного трудового дня, присаживаются на ступеньки перед кухней, закуривают свои трубки и молча глядят куда-то перед собой, уже давно смирившиеся с тяжким уделом кормильца семьи, в эти мгновения, когда малыши уже засыпают, а дети постарше резвятся перед домом, хохочут нарочито громко, словно надеясь таким вот смехом прогнать страх, что вливается в их маленькие души вместе с обволакивающей землю тьмой, в такие минуты, которые человек не забывает до самой смерти и оживляет в памяти каждый раз, когда ему кажется, что жизнь течет как-то уж слишком стремительно, гораздо быстрее, чем казалось раньше, когда он был еще молод и склонен к иллюзиям — мне, мол, все нипочем, — вот тогда, в эти самые часы, и оживали в потайных уголках дворов и садов толстобрюхие, неповоротливые майские жуки: с жужжанием начинали они носиться в воздухе, натыкаясь на людей, ударяясь об оконные стекла, устраивали круговерть меж деревьев, оккупировали их кроны и наконец, отыскав там листочек посочнее, с яростью набрасывались на него.

Но старый Миклош уже тут как тут — он давно подстерегает их! Дождавшись подходящего момента, старик отправляется боевым маршем от дерева к дереву, а по пятам за ним идет войско его маленьких помощников, восторженно следящих за каждым его шагом, ждущих, когда старик, стряхнув хрущей с веток, скомандует идти на них в атаку.

На каждой улице найдется какой-нибудь старый Миклош, окруженный ватагой ребятишек, с радостью помогающих ему истреблять прожорливых насекомых. И эта борьба продолжается до тех пор, пока наконец из-за калиток и из окон не прозвучит привычное: дети! Где вы?! Ужинать пора!

Если брат и сестра почти одногодки и похожи внешне, то их часто принимают за близнецов. Именно так и было с ними. Он всего на одиннадцать месяцев младше сестры, и в три-четыре года их путали даже ближайшие соседи.

Они свыклись друг с другом, как и с тем, что детей в семье только двое. Третий ребенок, Владимир, появился на свет только в пятидесятом году, и поначалу десятилетний брат и одиннадцатилетняя сестра сочли его нежеланным пришельцем, опрокинувшим привычный уклад их жизни. Теперь все внимание родителей было приковано к нему, и в спокойной доселе семейной атмосфере возникла неведомая прежде напряженность.

Когда Владимир родился, отцу шел сорок четвертый год, да и мать была уже не первой молодости. Всем вокруг казалось, что родители сошли с ума, решившись в таком возрасте завести малыша.

На стройке, где работал отец, мужики любили похохмить на эту тему — мол, последний у Штефана, в общем-то, появился в самую пору.

— Слышь, Штефан, у тебя, должно быть, отличные соседи. Они разделят с тобой все заботы…

— Ничего, я и сам пока справляюсь, — отвечал отец с улыбкой.

— В твоем возрасте сварганить сына… Нет, тут явно что-то не так…

— В каком возрасте? В моем? Да это же самые лучшие годы для мужчины, — не сдавался отец.

— Неужто? — ухмылялись рабочие.

— Я это уже доказал. Вот бы и вам, мужики, попробовать! — хорохорился отец. — Хоть бы ты, Богуш, взялся, — подначивал отец соседа, что был на год старше его.

— Да ну тебя, — отмахивался сосед, — уж лучше я эту штуку узлом завяжу…

— Давай, попробуй! — хохотали рабочие.

— Насколько я тебя знаю, Богуш, жизнь с узлом тебе быстро надоест, — бросил один из них, и отец облегченно вздохнул, поняв, что теперь взялись за Богуша, а он сам оказался наконец вне игры.

— Ты говоришь, Янко, что знаешь меня. Но ведь и я тебя знаю как облупленного! Ты же на это дело бешеный, монахом и дня бы не прожил! — Так Богуш передал эстафету дальше, и под обстрел попал уже Ян; ребята любили подтрунить над ним, зная его страсть к запретному плоду.

— Раз судьба нам послала еще одного, — говорил отец родным и близким, — и его воспитаем, какая разница, двух растить или трех.

— Ангельский ребенок! — ахали тетки над кроваткой малыша. — И личико какое умное! Наверное, Тереза, он самый башковитый вырастет, а уж радости больше всех принесет. Нежеланный ребенок, говорят, самым удачным бывает…