Современная словацкая повесть

Однажды — кажется, ты тогда, отец, уже мог выйти на пенсию, но продолжал второй год работать для стажа, хотел заработать пенсию побольше, — в домик на Сиреневой улице заглянула Зузанна, несказанно счастливая, и восторженно выпалила самую свежую новость:

— Тибор с завтрашнего дня становится во главе целого объединения! Теперь в его распоряжении все службы! Все службы ему подчиняются! Отец, мама, он — директор…

— Какой молодец! — похвалила Тибора мать. — В его годы, смотрите-ка, уже директор…

— Все службы, говоришь? — Отец задумчиво покачал головой.

— Все! Четыреста человек! Это же, мама, как целый завод! — торжествовала Зузанна.

— И ты теперь будешь у нас директоршей, — бросил Франтишек.

Она посмотрела на него исподлобья, соображая, нет ли подвоха в его реплике, но на этот раз ей показалось, что брат не иронизирует.

— Ведь Тибору, Ферко, всего тридцать шесть. Может быть, через несколько лет он и до поста покрупней дослужится, — размечталась она.

— Это уж как пить дать, — подтвердил брат, и в его голосе Зузанна все же учуяла издевательские нотки.

— И чем скорее, тем лучше! — сказала она заносчиво. — Для всех нас было бы лучше! Послушай, Феро, я серьезно говорю, может, тебе через пару недель перейти ла работу к Тибору? У него бы ты побольше заработал, подумай хорошенько…

— Директор объединения… Ведь это масса забот, ответственность… — вмешался в разговор отец.

— Конечно, — согласилась Зузанна, — а как же иначе? Ответственности много.

— Видать, и зарплата у него теперь будет больше? — спросила мать.

— Нам хватит. — Зузанна улыбнулась так, как улыбаются люди, посвященные в дела, недоступные простым смертным. — Все будет, мама, все будет…

— А что будет? — спросила мать со свойственной ей наивностью.

— Так, ничего, — махнула рукой Зузанна. — А ты, Феро, как следует обмозгуй, может, и тебе там найдется подходящая работа, — вернулась она к своему предложению. — Сколотил бы самостоятельную группу, и не нужно было бы перед всяким кланяться.

— Я-то как раз не часто кланяюсь, а вот супругу твоему теперь придется, коли стал директором. — Франтишек не смог удержаться, чтобы не кольнуть.

— Не будь дурачком, — улыбнулась Зузанна. — И зачем я тебя уговариваю, если Тибор при встрече сам объяснит, что к чему.

— Ну ладно. — Франтишек тоже улыбнулся ей в ответ.

— Летом мы уже начнем строиться, откладывать больше не будем, — все больше оживлялась Зузанна. — Тебе, папа, уже пора на пенсию, нам нужна твоя помощь. Мог бы рабочими руководить на нашей стройке, за ними ведь нужен глаз да глаз, как думаешь?

— Хм, — усмехнулся отец. — Значит, будете строиться? А где? На той улице за вокзалом?

— Да.

— Что ж, посмотрим. Может, и наймусь к вам, — сказал отец. — Пожалуй, я уже созрел для пенсии.

— Конечно. Ты всю жизнь честно трудился, — подхватила Зузанна. — И какой толк? — завела она свою старую песню.

— Не я один трудился! — напустился на нее отец. — А какой толк, по-твоему, должен быть? Из чего был бы толк?

— Ну, я не знаю, из чего, — пробормотала дочь, растерявшись от неожиданного отпора. — Другие как-то умеют… Сам знаешь…

— Это кто — другие? — спросил отец.

— А вот те самые… — бросила она. — Ты вот платишь и платишь свои членские взносы, и не только профсоюзные, а что толку — получаешь только отметку в билете!

— А что я должен получать? Тибор твой тоже платит, а теперь будет платить, судя по всему, гораздо больше меня!

— Да, платит и будет платить больше. Только ему эти денежки окупятся, а тебе?

— А мне не окупятся? — Отец искренне удивился вопросу дочери.

— Тебе? — Она подняла брови. — А разве тебе хоть что-нибудь уже окупилось?

— Конечно, неужели не видишь? Ты посмотри вокруг себя, дочка, пошире раскрой глаза!

— Да мало ли что есть вокруг… — Она отвела взгляд. — Лично у тебя, отец, в твоих руках, хоть что-нибудь осталось?!

— В моих руках? — Отец посмотрел на свои ладони, испещренные несмываемыми узорами. — Ах вот оно что! — Он понял, куда клонит дочь.

— То самое, отец, то… — сказала она тихо. — Ничего не поделаешь, у мира свои законы, свои…

И ты, в точности как наш папочка, все спишь наяву и видишь сны, повторил Франтишек про себя слова сестры и усмехнулся… А ведь ему все равно, наплюет на него этот «мир» или нет!

Солнце зависает над портом, его лучи щедро одаривают теплом и светом каждый сантиметр широкой, посыпанной щебенкой улицы; из калитки выходит мать Франтишека.

И на сей раз она в том же самом черном платье с белым воротничком, что означает торжественность или по крайней мере важность предстоящего момента.

Края разъезженной, в ухабах улицы окаймляет густая трава, в изумрудной зелени ее вьются мелкие, едва заметные ручейки. Поскольку эта улица, как и большинство примыкающих к ней улочек и переулков, не связана с городской канализационной сетью, ручейки в траве относят всю сточную, в основном дождевую, воду вниз, к чугунным решеткам коллектора, скрытого под булыжной мостовой набережной.

Мать оглядывается по сторонам, закрываясь рукой от солнца, затем внимательно всматривается в нижний конец улицы.