Современная словацкая повесть

Автомобиль с притемненными фарами миновал Молчаны, остановился перед новым бетонным мостом и, когда угрюмые часовые Фоллен и Виллих пропустили его, помчался по дороге в Черманскую Леготу, Дубовник, Большие и Малые Томковцы и Ракитовцы.

Гизела Габорова, придерживая чемодан, свободной рукой то и дело проверяла, на месте ли пять пар часов, кольца, серьги, цепочки и браслеты…

— Милостивая госпожа, — в прекрасном расположении духа заговорил шофер Карл Гемерт, — хорошо бы уехать вместе с вами… Я не прочь ехать с вами до самого своего дома!

— А где ваш дом? — спросила Гизела, чтобы перевести разговор в безопасное русло. — Далеко?

— Я из Россвейна. Книготорговец. Если суждено вернуться домой… Мне понадобятся деньги. Я мечтаю после войны переехать. Дрезден, Лейпциг, Галле!

Гизела встревожилась. Доведись ему вернуться в Россвейн с тем, что она увозит с собой — пять пар золотых часов, дюжина золотых и пятнадцать платиновых колец с бриллиантами, золотые серьги, цепочки, браслеты, жемчужные ожерелья, — этого вполне хватило бы на Галле, Лейпциг или Дрезден. Она ощупала шубу в том месте, где был зашит кожаный мешочек с тремя алмазами.

— Дрезден, Лейпциг, Галле, — повторил Гемерт, а когда проехали Черманскую Леготу, задумчиво прибавил: — У нас в Германии врут уже больше десяти лет. Славяне — низшая раса, евреи… вроде как сырье, чтобы делать матрацы, мыло, искусственные удобрения… или сжечь да в трубу. Представляете, милостивая госпожа, сколько книг продано на эту тему? И после войны продадут не меньше, вранье ведь не прекратится. Опять одни будут внизу, другие — наверху. Тот, кто окажется наверху, опять придумает про тех, внизу, что они годятся только на матрацы, мыло и удобрения. Врать будут по-прежнему. И не десять лет, а больше. Знаете сказку про ложь?

— Нет, — растерянно ответила Гизела. — Не приходилось слышать.

Стремительно убегала дорога, освещаемая притемненными фарами. Пылающее лицо Гизелы обдавало весенней ночной свежестью.

— Как-то раз отправилась госпожа Ложь по свету, — начал Гемерт, — ходила-ходила, странствовала-странствовала, обошла весь мир, и захотелось ей вернуться домой — ан некуда.

Гизела ждала продолжения.

— И это все? — прервала она затянувшуюся паузу.

— Все. Тут и сказке конец. — Гемерт при свете спидометра взглянул на часы. Четверть четвертого.

— Короткая сказка.

— Короткая. Но ее еще долго будут рассказывать.

— Россвейн — красивый городок? — Гизеле хотелось увести разговор подальше от ценных вещей, которые достались ей от Шталей — в награду за укрывательство — и которые она везла теперь под подкладкой шубы. — Я и не слыхивала о таком городе.

— На свете много городов, о которых люди не слыхали, но родной город милей всех. Книги там не очень-то раскупались. А потому — Галле, Дрезден, Лейпциг! Еще мой отец, бывало, мечтал об этом.

Гизела Габорова с опаской подумала, надежный ли человек этот книготорговец и не ограбит ли он ее по дороге. Впрочем, успокаивала она себя, Вальтер такой осел, что, наверное, и в самом деле подыскал ей надежного провожатого. Она смотрела в темноту перед собой.

Карл Гемерт, шофер Гизелы, согласно приказу должен был к четырем вернуться в Молчаны, но уже предвидел, что не вернется, и радовался этому. В случае чего скажу, думал он, что пришлось спасать даму от… От кого? А, сказал он себе, по дороге придумаю что-нибудь в оправдание…

Речка, текущая по молчанским угодьям, шумела и рокотала, с юга до Молчан доносился гул канонады, вдали, на железнодорожных путях, раздавался треск дубовых шпал.

— Отсюда расходимся, — шепотом заговорил Порубский, — я и Мезей — на тот берег, а вы двое идите по этому. На мосту, по слухам, двое солдат. Все делать тихо, не стрелять! Снять без шума!

Партизаны молча начали считать, пожав друг другу руки.

Разошлись.

Порубский и Мезей спустились к речке и вошли в бурлящий и рокочущий поток; в ледяной воде выше колен, увязая в иле, стали переходить на другой берег. Они дрожали от страха и холода.

В Молчанах на школьном дворе истошно ревела голодная скотина.

— Герр инженер! — громким шепотом позвал немецкий солдат Курт Калкбреннер, вбегая в заднюю комнатушку Митухов, где спали инженер Йозеф Митух и его восьмидесятипятилетняя мать. — Герр инженер!

Инженер Митух, еще не совсем очнувшись от сна, включил лампу у кровати, увидел перекошенное от ужаса, с выпученными глазами лицо солдата Калкбреннера, заметил, что того так и колотит дрожь под серо-зеленой холщовой рубахой. Оторопело глядя на Калкбреннера, он сел на постели.

Старуха Митухова, его мать, заворочалась и застонала.

— Герр инженер, — губы Калкбреннера тряслись и голос прерывался, — в сорока километрах отсюда русские танки!.. Герр инженер!..

Инженер остолбенело смотрел в лихорадочно блестевшие глаза и на дрожащие губы Калкбреннера, потом вскочил с постели. Накинул коричневую куртку, висевшую на спинке кровати, — он спал в лыжных брюках — и бросился через кухню в комнату, где спали его брат Адам с женой Бетой и четырьмя детьми.