Современная венгерская проза

Это был высокий крепкий мужчина лет пятидесяти, не обмякший и не раздобревший оттого, что меньше стало у него физической работы; на его выбритом лице, в теплых карих глазах затаилась печаль. Жофия охотно с ним беседовала и узнала от него множество важных вещей.

— Никак все-таки не пойму я нашего священника, — проговорил он однажды, озадаченно щурясь. — В сорок восьмом — сорок девятом годах село собрало деньги на новую церковь. Крестьяне друг перед другом хорохорились, кто больше даст. У моего отца было тогда двадцать хольдов, он одну тысячу шестьсот форинтов выложил. Так извечный соперник его, Иштван Барта, тоже крестьянин, узнав про это, на тысячу шестьсот два форинта подписался. А священник наш уговорил народ вместо церкви Дом культуры строить. И построили. До сих пор работает. По субботам-воскресеньям кино показывают, так что, если захотите… Но чтобы именно священник людей отговаривал…

В другой раз он рассказывал задумчиво:

— В детстве слышал я от бабки моей, будто епископский дворец и кафедральный собор в Паннонхалме подземным ходом связаны, и ведет он как раз через наше село — ведь в те давние времена графы Семереди геройски воевали с турками. Может, что-то за этим и есть… Рыл я однажды шахту для колодца с насосом и вот на глубине трех метров стенка шахты моей вдруг провалилась. Стал я дальше копать, вижу — подземный ход метра полтора высотой. Я зажег свечу и полез в ход. Метра три прошел, потом свеча погасла — должно быть, ядовитый газ какой-нибудь. Я вылез. Ну, колодец был нужен нам срочно, так что мы яму зацементировали всю, с дырою той вместе… ужо, думаю, как-нибудь погляжу в другой раз, что это могло быть и куда оно ведет… Да так, само собой, и не дошли руки. Хотя детишки мои каждое лето пристают: посмотрим да посмотрим, что в том подземелье, может, сокровища сыщем.

— Какие сокровища? — растерянно спросила Жофия, осторожно очищая набухший, облупившийся глаз святого Христофора.

— Во время войны закопали где-то сокровища из епископского дворца и собора… И, по слухам, они до сих пор лежат спрятанные. Может, конечно, их и вывезли, как святую корону[54]- она-то вон сколько лет в Америке обреталась и только теперь ее вернули на родину, я по телевизору видел… А сокровища те — вполне может быть, что они и поныне таятся где-то, зарытые… В пятидесятые годы нашего священника тоже про них выспрашивали…

— Откуда вы это знаете? — спросила Жофи.

— В селе все всё знают, — махнул председатель рукой. — Даже больше того, что на самом деле есть… Когда упразднили монастыри, младшая сестра тетушки Агнеш стала вести у декана хозяйство. Вот она и рассказала сестре, а уж та — всему селу…

Жофия узнала от председателя — за ним не раз забегал в церковь бригадир трактористов и тоже охотно задерживался поболтать, — что Линкаи больше всех отвалили на строительство церкви, три тысячи форинтов, но когда прослышали, что строят Дом культуры, половину денег забрали назад; тетушка Агнеш ведь из старого набожного семейства, в молодости она даже в Мариацелл[55] паломничество совершила, а уж по окрестным святым местам — Чатка, Сенткут, Фехервар — чуть не каждый год ходила, все надеялась, что поможет ей божья матерь, благословит ребеночком… Узнала Жофия и о том, что Пирока служила прежде у старейшего каноника епископского дворца. Сюда попала после его смерти… Узнала, что в селе три корчмы, два эспрессо и всего одна мясная лавка и что, если она любительница пива — нежный взгляд на чашу со святой водой, служившую Жофии холодильником, — то запасаться им следует в середине недели, потому что в субботу, воскресенье, его вечно не хватает… Узнала, что… и еще узнала… И узнала Жофия, что попала в самую гущу жизни, попала в среду, куда более подвижную, живую и интересную, чем тот сузившийся до предела, омертвелый мир, в каком она жила последние несколько месяцев — если можно назвать жизнью покорный скулеж зайца, загипнотизированного удавом. И узнала, что с того времени, как в последний раз снимали председателя кооператива, она — величайшая на селе сенсация.

Она трудилась каждый день дотемна. Потом оттирала руки бензином, вылезала из расцвеченных всеми цветами радуги штанов, одевалась «столичной художницей» и, помахивая тяжелым ключом от церкви, пешком шла домой. Она любила этот длинный путь в час заката через всю деревню, пропитанную запахами тепла, пыли, цветов и угля, когда детвора гоняет по площади в футбол, женщины трещат взапуски, держа молочные бидоны в руках, мужчины на велосипедах катят с поля домой и у попутной корчмы приваливают свой велосипед к тем, что уже полегли перед ней, чтобы, когда закроется корчма, с превеликими трудностями отыскать его среди других; старухи брызгали водой и подметали цементные дорожки, а машины на шоссе тормозили и отъезжали к обочине, пропуская стадо.