Современная венгерская проза

Старая мучительно переносила жару, от которой некуда было скрыться. Почти до темноты она не поднимала решетчатых ставен, бродила по комнатам, в душных потемках, вспоминая провинциальное лето с густым ароматом цветов, со свежей прохладой в комнатах, затененных старинными жалюзи. Изе жара почему-то не доставляла таких страданий; мать же буквально задыхалась. Тереза, видя, что старая еле передвигает ноги и с утра уже хватает ртом воздух, как рыба на берегу, не пускала ее за покупками: еще, не дай бог, упадет по дороге в обморок, — молодая хозяйка ей за это спасибо не скажет. Уложив бедолагу на диван, в темной комнате, с полотенцем на лбу, она брала сетку и бежала на рынок сама.

Сейчас старая даже была благодарна ей за это. Жара, слабость, грустные мысли и без того связывали ее по рукам и ногам. В день поминовения она хотела поставить надгробный памятник Винце — и теперь, закрыв глаза, обдумывала, из какого камня его заказать, какую высечь надпись. По этим делам она вела переписку с Гицей — мастерица по епитрахилям славилась своим вкусом.

Жара не спадала почти месяц. Вечерами, когда открывали окна, воздух с улицы едва смягчал духоту в прокаленных за день стенах комнат. Даже Иза осунулась и мечтала об отпуске. Поначалу она думала было поехать в Чехословакию, в Татры; но потом планы изменились. «Давай не поедем ни в какие Татры, — сказал Домокош, — проведем отпуск дома. Снимем комнату где-нибудь в излучине Дуная, возьмем бабулю с собой. Бедняга уже засыхает. Как цветок на тыкве».

Домокош следил, чтобы в речи его было поменьше поэтических сравнений.

Старая больше всех радовалась предстоящему отдыху — хотя радость ее чуть-чуть омрачалась чувством смутной вины: за всю жизнь они с Винце никуда ни разу не выбрались, а теперь, когда его нет, она строит планы, хочет куда-то ехать. В то же время она была так счастлива, что хоть ненадолго покинет это пекло, зовущееся Пештом. Время между уходом Терезы и возвращением Изы бежало теперь еще быстрей: старая представляла, как это будет — целый день с Изой и с этим чудаком писателем, который, приходя или уходя, каждый раз приветствует ее: «Наше вам с кисточкой, бабуля!» Домокош почему-то — она сама не понимала почему — был ей приятен, хотя она частенько грустила про себя, думая о том, какие у Изы с этим мужчиной ненормальные, недостойные порядочной женщины отношения.

Тереза, с тех пор как сама ходила на рынок, кончала дела на полтора — два часа раньше.

Однажды, когда она зашла попрощаться, по пути занеся тарелку вымытых абрикосов и поставив их рядом с креслом, старая вдруг задумалась: как же это выходит, что если она не ходит на рынок, то Тереза кончает раньше? Может, Тереза экономит время, покупая все по дороге из дома? Нет, что-то тут не так: ведь даже если Тереза идет за покупками специально, у нее и тогда получается все скорее. Как же это? Она взяла абрикос, откусила, пожевала его — нет, не то, дома и у абрикосов был иной вкус, этот какой-то — не то кисловат, не то горьковат, словно созревал против воли, а ведь нынче уж солнца-то было хоть отбавляй.

И замерла, не дожевав абрикос. До нее вдруг дошло, почему Тереза в последние дни кончает так рано. Она поставила тарелку.

Мысль о том, что она со своими покупками не помогает Терезе, а совсем даже наоборот, лишь мешает ей быстро делать свои дела, — была беспощадна, била в самое сердце. Сидя в жаркой комнате, за опущенными ставнями, в полутьме, старая переживала один из тех редких моментов, когда человек с необычайной ясностью видит себя и других. Ей вдруг стало ужасно стыдно, что вначале она так плохо думала о Терезе, так не понимала ее. Тереза — женщина с настоящим характером, думала старая, и медленные, горькие слезы катились по ее щекам; она лишь на вид сердитая и крикливая, а на самом деле великодушная, добрая, чуткая. Суровая, быстрая на язык, Тереза в ее глазах вдруг превратилась в ходячий символ чистого добра, в юную, нежную женщину, которая сжалилась над ней и, пожертвовав собственным временем, готова была помочь ей заполнить бесцельно текущие дни. Тереза наверняка и с покупками справляется лучше, зная здешние обычаи и порядки; а ей, старой, до сих пор не удалось выбрать ни мясника, ни зеленщика: на рынке столько торговцев, она сначала хотела всех обойти. Для Терезы она — только обуза. Если б не эта жара, из-за которой Терезе пришлось — с радостью — вернуться к прежним обязанностям, она никогда бы не догадалась об этом. Никогда.