Современная вест-индская новелла

Регуло не смог больше задать ни одного вопроса. Он чувствовал, как кровь приливает к лицу горячими волнами и оно пылает огнем. Он принялся поглаживать подбородок; в его черных глазах затаилась боль.

— А ты разве не знал? — спросил товарищ.

Регуло попытался совладать со своим голосом.

— Нет, друг, — сказал он. — Я уже три месяца здесь, а с тех пор, как уехал из Коста-Рики, прошло добрых четыре.

— Ну так вот, — объяснил Луис, — она живет на улице Мадариаги, в Лос-Чагуарамос, на вилле, которая называется «Мерседес».

Наступило молчание. Они были уже в Маракее. Было, должно быть, часов двенадцать, и становилось прохладно; ветер свежел, проносясь по равнине меж высоких саманов[36]. Лейтенант Онтиверос повернул голову и при свете приборного щитка с удивлением увидел, как по щекам ефрейтора Хувеналя Гомеса катятся слезы.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ ЭНКАРНАСЬОНА МЕНДОСЫ Перевод с испанского А. Авеличева

Напряженно вглядываясь в темноту, Энкарнасьон Мендоса различил в двадцати шагах от себя очертания дерева, а это было верным признаком того, что ночь подходила к концу. Беглец точно следовал своим расчетам: ошибку он совершил позднее, когда делал выводы из своих наблюдений. Поскольку приближался день, нужно было подыскать какое-нибудь убежище, и Мендоса начал размышлять, спрятаться ли ему среди холмов, тянувшихся по правую руку от него, или же укрыться в зарослях сахарного тростника, росших слева. На свою беду, он выбрал тростниковое поле. Спустя полтора часа декабрьское солнце уже взошло над полями и слегка припекало Энкарнасьона Мендосу, растянувшегося на куче листьев.

В семь утра все было так, как и представлял себе беглец: на тропинках, пересекающих поле, не было ни души. Потягивал свежий ветерок, и вот-вот мог зарядить дождь, как это случалось почти каждый год под рождество. Впрочем, даже если дождик так и не соберется, вряд ли кто захочет расстаться с уютным погребком, в котором, как того требовал обычай, мужчины спозаранку пили ром и вели веселые, шумные беседы. Пожалуй, спрячься Мендоса на холмах, он не чувствовал бы себя столь беззаботно. Места эти были хорошо ему известны. Живущие в низинах семьи кормились тем, что валили лес, выращивали юкку и маис. Если кто-нибудь из тамошних жителей решил бы отправиться за продуктами в лавку при сахарном заводике и по дороге заметил бы Мендосу, все было бы кончено для беглеца. На много миль окрест не было человека, который умолчал бы о такой встрече. Всякого, кто попытался бы укрыть Энкарнасьона Мендосу, ждало наказание. Жители округи знали, что любые сведения о Мендосе нужно как можно скорее сообщить в ближайший полицейский участок.

Окончательно уверившись в том, что лучшего места, где можно переждать день, не выберешь, Мендоса почувствовал себя в совершенной безопасности. Именно с этого момента удача и перестала сопутствовать ему.

В этот же ранний час мать маленького Мундито рассуждала примерно так же, как и беглец: на тропинках, ведущих через поле, сейчас нет ни одного человека, и если Мундито поторопится, то успеет добраться до лавки прежде, чем по дороге, как обычно в такие дни, начнут слоняться подвыпившие гуляки. У матери Мундито было совсем немного денег, которые ей удалось прикопить, получив за стирку белья и продажу кур на перекрестке больших дорог, что проходили к западу от поселка в полудне ходьбы от него. С этими-то деньгами она и собиралась послать Мундито в лавку за мукой, треской и маслом. Пусть скромно, пусть будет одна лишь жареная рыба на столе, но ей очень хотелось отпраздновать сочельник со своими шестерыми детьми.

Поселок, в котором они жили — у подножия холмов, прямо у самой дороги, отделяющей поля сахарного тростника от невозделанной земли, — насчитывал четырнадцать или пятнадцать на ладан дышавших лачуг, крытых по большей части пальмовыми листьями. Выйдя из дома, Мундито на мгновение задержался посреди высохшей лужи, через которую во время сафры тянулись повозки, груженные сахарным тростником. Путь до лавки был не близок. Небо сияло чистотой и слепило ярким солнечным светом, разлитым по уходящим до самого горизонта полям; ветерок был ласков, а тишина казалась слегка грустной. «Ну и скучища топать одному в такую даль», — подумал Мундито и решил по пути забежать к соседям, у которых полтора месяца назад черная сука принесла шестерых щенков. Пятерых хозяева сразу же раздали, оставив лишь одного, как говорится, «мамке на утеху». К нему-то Мундито и привязался со всей нерастраченной нежностью, скопившейся в его детской душе.

Для своих девяти лет мальчуган был довольно рассудительным и прекрасно понимал, что ему придется почти всю дорогу нести на руках щенка, которому самому еще было не под силу проделать столь далекий путь. Мундито вдруг понял, что даже одно только это обстоятельство дает ему полное право прихватить с собой щенка. Отбросив колебания, он побежал к домику: «Донья Офелия, дайте мне Асабача, я его возьму с собой!»