Современная вест-индская новелла

«Я проклинаю все на свете, — говорил ты, — когда старик вынужден выручать меня». Ведь после каждого такого случая он злобно ворчит: «Если бы не я, тебя давно прикончили бы. Подумать только: мои сын, и такой подонок. Ты что думаешь — это детская забава?»

Университет закрыли, и однажды вечером в парке ты сказал:

«Мириам, я уезжаю. Я не могу больше здесь жить. Здесь нельзя жить, здесь мы не чувствуем себя кубинцами, как будто у нас на нашей родине нет никаких прав. Будто ты или я родились рабами на этой райской земле».

Это была настоящая речь, хотя и произнесенная тихим голосом. Ты крепко сжал мои руки. С того дня мы виделись только в парке, куда я сейчас иду на встречу с тобой. Ты теперь его не узнал бы — таким он стал красивым… К тому же — я знаю, тебе это очень понравилось бы, — в нем открыта школа с площадкой для игр.

Я приближаюсь к парку, и у меня подкашиваются ноги. Вспоминаю наши вечерние встречи… Ты сидишь на скамейке в окружении своих товарищей под тенистым деревом, которого сейчас, в темноте, не видно. Ты оживленно говоришь о чем-то, но, увидев меня, тут же прощаешься с приятелями и чуть ли не бегом спешишь мне навстречу. Ты берешь меня за руки и целуешь в лоб: ты уже никого не стесняешься и целуешь меня при всех.

А иногда сидишь у входа в библиотеку в ожидании, пока ее откроют. Ты поднимаешься, обнимаешь меня и говоришь: «Я люблю тебя и люблю этот парк, потому что он — единственный парк в Гаване, в котором есть библиотека».

В библиотеке мы вместе читали книгу, которую ты прятал на полке от старого библиотекаря, уважавшего тебя как единственного читателя, приходившего по вечерам. Он делал вид, что не видит, как мы целуемся, и разрешал тебе говорить громким голосом, когда ты собирался там с товарищами, чтобы почитать вместе эту книгу. В таких случаях он обычно уходил из библиотеки или сидел за дверью, давая тебе возможность произносить речи. Иногда он выходил прогуляться по парку и нарвать для меня цветов, а в это время мы целовались как сумасшедшие.

И вот я стою против тебя в этом самом парке, где в тот вечер мы попрощались с тобой, и ты ушел, напевая что-то вполголоса, пообещав писать письма и возвратиться. Ты здесь, и я смотрю на тебя, но ты не похож, я почти не узнаю тебя. Очень странно, но я не могу вспомнить, каким ты был на самом деле, как ты двигался, как ты смотрел на меня. Я бросаюсь к тебе, и моя рука касается твоего лица. Моя дрожащая рука гладит лоб, нос, задерживается у губ. Я прижимаюсь лицом к твоему лицу. Я не в силах сдержаться и целую тебя. Я целую тебя тысячу раз. Целую и плачу… Внезапно, как тогда в кино, меня пронизывает страх, что кто-то может увидеть нас, подойти и осветить лучом карманного фонарика… Нельзя так! Нельзя! Вы не уважаете нас! Оскорбляете! Почему? Да ведь я так давно жду его ласк, прикосновения его безжизненной руки…

Я делаю шаг назад.

Ты неподвижен, у тебя чужое лицо. Я не узнаю тебя, мне страшно, мне тяжело, но я не могу вспомнить, каким ты был на самом деле. Как смотрел на меня, когда я тебя целовала. Я должна запомнить тебя навсегда вот таким, неподвижным, замершим. Тебя должны были изобразить таким, каким ты был в действительности: высоким и худым. И поставить не здесь, в центре парка, а изобразить сидящим на твоей скамейке, слегка наклонясь вперед, левая нога на правой, рука с сигаретой — возле рта. Много раз ты сидел так, ожидая меня. Иногда, увидев тебя издалека, я делала небольшой круг, чтобы подойти к тебе из-за спины и напугать тебя… Если бы тебя изобразили таким, я села бы рядом с тобой, как и раньше, я прижала бы к своей груди твое бедное холодное тело. А потом они изобразили тебя слишком серьезным, слишком торжественным. Откуда им знать, что ты был очень веселым и, когда смеялся, волосы падали тебе на лоб.

Э. Сирулес (Куба)

ЛАГАРТО [40] Перевод с испанского Ю. Погосова

Впервые увидев человека, мы судим о нем по внешнему виду. По росту. По зубам. По ногам, рукам и голове… А о его качествах мы судим только с помощью нашего воображения. Иногда мы судим о нем по тому, что он говорит и как говорит, хотя в действительности не знаем, что это за человек. В особенности трудно предугадать, как человек будет вести себя перед лицом смерти. Тем более если дело происходит в море, где смерть трудно одолеть, где вода давит на человека, душит его, хотя тело его еще пытается сопротивляться…

Лагарто никогда не думает о смерти. Для чего думать. В жизни и так хлопот больше, чем надо. В его возрасте все кажется новым. Вокруг все дышит правдой, а смерть — далеко-далеко, недосягаемо далеко. И есть ли у него имя или нет — ему безразлично, а родиться на островке он считает просто удачей. У него есть солнце, песок — конца края нет этому песку, а в воде — тысячи всяческих чудес.