Современная вест-индская новелла

Осторожно пробираясь по каменистой тропинке, которая вела в деревню, петляя по холму, Фрэнк увидел на фоне звездного неба, освещенного тонким серпом молодого месяца, стройную мачту стоявшего в бухте на якоре шлюпа. Потом услышал голоса: густо рокочущий мужской и визгливый смех девушки. Фиби! Мужчина был чужой, здешнего Фрэнк узнал бы. Он постоял, прислушиваясь. С берега доносился только шелест ветра в прибрежных кустах.

— Фиби, ты? — крикнул он.

Ему показалось, что кто-то словно ахнул, потом послышалось приглушенное хихиканье.

— Уже поздно, Фиби! — снова крикнул он. — Тебе давным-давно пора спать.

Единственным ответом был шорох волн, с тяжелым вздохом набегавших на песчаный берег. Фрэнк медленно побрел к деревне.

Он долго ворочался в своем углу, терзаемый ревностью. Храпела бабка. Пропел петух, ему ответил другой. Где-то завыла собака. Уныло и зловеще прозвучал в ночной тиши ее вой. До сих пор Фиби была в его глазах ребенком, веселой и безропотной помощницей в его трудах — на рыбной ловле и под жарким солнцем в поле. Хрупкое золотистое существо, которое он, такой темный и неуклюжий, спасет когда-нибудь от унылого существования, уготованного ей неласковой судьбой. Только сейчас он осознал, что голубоглазая, златокожая Фиби — истинное дитя своей среды. Она так же груба, как остальные женщины с их острова. Вспылив, ругается, так же как они, последними словами, может вцепиться в волосы, швыряться камнями. Она шумно хлебает юшку, жадно обсасывает и обгладывает рыбью голову, выплевывая кости, и громко рыгает, вытирая рот рукой, — словом, отличается от темнокожих девушек только по виду. Это открытие ошеломило его. Ему стало больно, словно он вдруг наступил босой ногой на острый камень.

Эта боль промучила его потом не одну неделю. И все это время Фрэнк думал, как бы ему поговорить с Фиби, все ей объяснить. Но какое он имеет право? Разве такой, как он, может говорить Фиби о своей любви?

Шлюп отплыл через несколько дней, и Фиби перестала исчезать по ночам, но от зоркого взгляда Фрэнка не укрылась едва заметная перемена, происшедшая в ней. Всегда худенькая, она сделалась еще худее, тонкое личико стало еще тоньше, явственнее проступили голубые жилки на висках, и теперь она казалась чуть ли не прозрачной.

Фиби больше не пела, сидя на веслах. Ночью он раза два слышал, как она плачет. Ему хотелось взять ее на руки и успокоить, как в детстве; но он знал: не столько ее, сколько свою боль стремится он унять, прижавшись к худенькому телу девушки. Да и вообще она его прогонит, скажет, как всегда теперь говорит, стоит ему погладить ее по взъерошенной головке: «Убери-ка руки прочь». — И голос у нее при этом резкий, злой, совсем непохожий на прежний. Фрэнк молча переживал свое горе, так же как Фиби переживала свое.

Как-то утром бабушка не встала. Она лежала у стены на рваной брезентовой раскладушке, съежившись, дрожа и что-то невнятно бормотала. «Без белой повязки, которую она всегда носит на голове, она выглядит совсем старой», — подумал Фрэнк, привязывавший к лескам грузила. Фиби нагнулась над очагом. Фрэнк глядел, как она размешивает сахар в наполненной кипятком банке из-под сгущенки, затем разливает по кружкам горячую воду, и у него заурчало в животе.

— Лепешек нынче нет. Мука — вся, — сказала Фиби, протягивая ему жестяную кружку с подслащенной водой.

— Ладно, Фиби. Мне сегодня и есть не очень-то охота, — ответил он.

Фрэнк собирался выехать пораньше, так как заезжавший к ним накануне на моторке инспектор сказал, что, возвращаясь нынче днем на Сент-Винсент, хотел бы захватить с собой омара и немного рыбы. Если улов будет удачным, они смогут купить немного пшеничной и кукурузной муки. Фрэнк с мучительной ясностью представил себе коробки сардин, соленую говядину и лососину, ящик печенья, уставленные бутылками рома полки. Лавочник хорошо относится к Фиби. Иногда он дарит ей пенсовую булочку или пригоршню ломаного печенья.

Бабушка отвернулась к стенке, когда Фиби принесла ей «чай». Девушка поставила кружку на пол и вслед за Фрэнком вышла из хижины. Она несла сеть и багор, а Фрэнк — весла и уключины.

Фрэнк молча греб, все время глядя на церковь и прилепившуюся к ней кучку хижин, крытых пальмовыми листьями. Давным-давно, когда бабушка была еще молодая, а остров представлял собой одно имение, деревня процветала. Фрэнка так и тянуло посмотреть на золотые кудряшки Фиби, он не мог удержаться от того, чтобы не рисовать в своем воображении все выпуклости и изгибы ее тела, скрытого мешковатым грязным платьем с большой заплатой на спине, скоро и на саму эту заплату придется ставить латку. Больше же всего ему хотелось схватить ее за плечи, сжать до боли, встряхнуть и сказать:

«Да, послушай же ты, наконец! Ты не можешь быть такой, как другие. Не можешь, и все. Поняла?»