Современная зарубежная проза

Самоутверждающая идеализация востока в противовес западу проявляется также в возникновении огромного количества автобиографических романов-воспоминаний детства (Клаудия Руш «Моя свободная немецкая юность», Яна Хензель «Дети зоны»). Не все в этих воспоминаниях так радужно и радостно, но остается ощущение, что новое поколение смертельно устало от трагичной серьезности своих старших собратьев по писательскому делу и хочет заявить во весь голос, что не все в ГДР было так уж плохо, а даже если и было, то это уже позади и пора с этим смириться.

Подобное «несерьезное» отношение молодые авторы переносят и на другую серьезную проблему – Штази, аресты и постоянное наблюдение. «Хватит упиваться ролью жертвы», – решительно заявляют они старому поколению и превращают весь этот устрашающий государственный аппарат в увлекательный детективный мир со шпионами и слежкой. Наиболее преуспел в разрушении всей мрачной серьезности, пожалуй, Томас Бруссиг, превративший в своих романах «Герои вроде нас», «Солнечная аллея», «Свечение» все ужасы Штази и всю историю объединения в абсурдный кабаретный номер.

Куда более серьезно тему распада ГДР прорабатывают авторы так называемой «теневой литературы», начиная с Вольфганга Хильбига и Рейнхарда Жиргль, позже – Инго Шрамм, Йоханнес Янсен и Герт Нойманн. Вольфган Хильбиг отваживается литературно проникнуть туда, где никто до него не был – в ГДР после распада. Еще до распада ГДР он показал себя «мощным языковым апокалиптиком» [3], как характеризует его Ирис Радиш. Но после объединения его тексты становятся чем-то большим, чем просто метафорическими свидетельствами крушения. В своих рассказах 90-х годов и в Штази-романе «Я» Хильбиг показывает, что оставил после себя великий поход социалистической утопии: мертвые города, разрушенные бараки, снесенные кварталы, мусор. Все в этих историях «после объединения», кажется, изменилось, но, по сути, все остается таким же. Все осталось на месте, только теперь непонятно, зачем это. «Остались бесполезные, безосновательные функции», пишет он, «функции, использовавшиеся лишь в угоду старинному, обессмысленному этикету». Разрушен не только ландшафт, разрушены и люди. Герои произведений Хильбига ощущают себя рухлядью, хламом, побледневшим под слоем пыли истории, это люди, которые «за сорок лет тренировок разгладили в себе все сильные изломы души». Именно в таком холодном, нереалистичном, перегруженном языке Хильбига парадоксально, но с презрением к смерти продолжает жить исчезнувшая страна.

В романе «Временное пристанище», возникнувшем уже в новом тысячелетии, Хильбиг проникает в Западную Германию, страну, ранее бывшую по факту неизвестной территорией, закрытой зоной в восточной литературе, как будто границы не были открыты. Герой Хильбига покинуто блуждает по городам западной территории, нигде не ощущая себя дома – везде как во временном пристанище, ни разу он даже не распаковывает свой чемодан. Запад представляется ему кандидатом на исчезновение, сраженным дурманом потребления. Восток исчез – западное «облагораживание» стерло города во второй раз, гораздо более эффективно, чем бомбардировки Второй мировой.

Хильбиг был первым автором, серьезно воплотившим в литературе события последних десятилетий. За ожидаемый и необходимый в то время «роман объединения» взялись сначала писатели Западной Германии, такие как Ирене Дише и Томас Хеттхе. Поначалу эти романы, например, «Чужое чувство» Ирене Дише, были восприняты как действительно значительное событие в литературной жизни Германии – переведенный с английского, т. е. всемирный; вдохновленный Бетховеном, т. е. исконно немецкий, интеллигентный, не сентиментальный, отстраненный – настоящий продукт западнонемецкого индустриализированного комплекса вины; роман, в котором, скорее, раздумывают, чем чувствуют, скорее, тихо сходят на нет, чем протестуют во весь голос. Этот на первый взгляд идеальный «роман объединения» предложил все, чего требовала историческая ситуация. Однако книга, которая должна была стать книгой о «болезни современности», стала сама симптомом описываемого недуга. Тщательно вычищенный продукт художественного ремесла, чья дата распада, как случается с продуктами моды, была уже в пределах видимости. Роман «по долгу службы» докладывает о хаосе девяностых годов, однако хаотическая витальность того времени была, к сожалению, вынесена за рамки произведения.