Современная зарубежная проза

Никто из них, как А. Проханов, не возглавляет боевую газету, превращая передовицу в социально-мифологический текст. З. Прилепин и С. Шаргунов – состоявшиеся писатели, но и ежедневные журналисты, использующие для продвижения себя и своих идей все ресурсы: телевидение, радио, газеты, интернет. И в пространстве СМИ их писательский опыт и позиция востребованы меньше, чем журналистское мастерство.

Торопливость и связанная с ней определенная неряшливость в построении художественного мира в таких условиях не выглядит странной. Да, есть М. Шишкин или В. Шаров, которые пишут каждый роман около пяти лет. Но это исключение. Две книги в год – с таким форматом наш читатель встречается чаще. На Западе столь высокие скорости очевиднее в многотиражной, массовой литературе – беллетристике, нацеленной на высокопарную дидактику или псевдоинтеллектуальные погружения в ту или иную тайну. Там роман есть самодостаточное дело, требующее хотя бы относительной свободы от шумных контекстов. В русском литературном процессе нередко вступает в силу другое правило: роман – знак серьезности и напряженной мыслительной деятельности писателя, окруженного разными делами: в журналистике, публицистике, политике или (вспомним А. Потемкина и Д. Липскерова) в бизнесе.

Как следствие, одно из самых значимых несовпадений современной русской и зарубежной прозы, обусловленное внутренней формой текста. Увы, оно не в наше пользу. Да, литературное произведение – идея и мировоззренческий образ, нравственная философия, а и иногда и политика. Но художественная словесность прежде всего явление языка, посредством писателя достигающего своего совершенства, доказывающего необходимость существования литературы не затейливым сюжетом или очередным переходом границы, а качеством авторского слова, воплощенного во всех повествовательных инстанциях.

Внутренняя форма произведения – масштабное (независимо от жанра) пространство сюжета и речи, распахнутый мир автора, в котором нет сдавливающей тесноты. И читатель подвергается терапевтическому воздействию текста уже потому, что произведение предстает нерациональной системой психологических движений, дидактикой сложности внутренних процессов, требующих от человека готовности к самым неожиданным вызовам, поворотам бытийных сюжетов.

Увлекаясь историософией и религией, наша новейшая проза не всегда отличается силой психологизма и воплощенного в нем национального характера. Дело даже не в народности: ее и на Западе не сыщешь; и там, и здесь народное заменено камерным – субъективно-индивидуалистическим мировоззрением. Слишком много рационализма в избрании вектора становления поэтики. Одни (как «новые реалисты») мыслят категориями житейского и автобиографического начал, обретая «пацанскую этику» в собственной портретности, в относительно здоровой агрессии по отношению к миру, который не литературы требует, а социально-ангажированной, силовой публицистики. Другие (как «неомодернисты»: А. Проханов, Д. Быков, П. Крусанов, В. Сорокин, Ю. Мамлеев, Ю. Козлов и многие другие) работают с устойчивыми, подчас заранее известными читателю концепциями, в которых яркая, непредсказуемая в своем течении жизнь уступает место обретенной автором идеологеме.

Сдерживая историософию и религию, публицистическое начало и стремление уделить основное внимание гротескно построенной модели мира, западные писатели в большей степени ориентируются на классическую литературу XIX в. и XX в. Во-первых, это сказывается в уважительном отношении к критическому реализму, выхватывающему из потока жизни судьбу человека, склонного без радости и самообольщения смотреть на мир и самого себя. Во-вторых, в присутствии житейской истории, семейной фабулы как одного из самых значимых элементов повествования. В-третьих, в тщательной работе со словом, в том, что можно назвать лингвопоэтикой произведения, стремящейся к совершенству. Мужского, брутального автобиографизма и концептуализированных, авторских моделей мира здесь значительно меньше, чем в русской прозе XXI в. Эстетически емкое явление психологического состояния героя и самого автора – вот что прежде всего заботит многих писателей Запада.

Там меньше страхов и неврозов, вызванных заботами о судьбах мира. Чувствуется раскрепощающее отсутствие обязательств перед общими началами – Богом, государством, историей. Ничто не беспокоит, кроме гуманизма, который вступает в самые разнообразные контакты, подвергаясь значительным инверсиям.

У нас много и внешней, и потаенной, невысказанной тревоги, обусловленной целями и задачами литературы. Серьезный западный писатель убежден, и не с сегодняшнего дня: литература – это просто литература. Нельзя требовать от литературы того, что не является ее природой. Религия, философия, политика удаляются к другим берегам.