«Зная, какъ тяготилась сестра моя просьбами г. Соловьева касательно помощи Махатмъ (это тѣхъ-то Моріи и Кутъ-Хуми, въ существованіе которыхъ я не вѣрилъ, о чемъ неоднократно писалъ и Блаватской и Желиховской, и о чемъ писала сама Блаватская, называя меня „подозрителемъ“ и „Ѳомой невѣрнымъ“) въ томъ, что они, вѣроятно, признавали невозможнымъ (въ чемъ именно — я, не имѣя явныхъ уликъ, умалчиваю!..» (стр. 137–138 брошюры).
«Но въ томъ то и дѣло, чтобы умѣть смолчать во-время. Этимъ Талейрановскимъ правиломъ и отличаются умные люди, хорошо умѣющіе говорить, а еще лучше — молчать. Въ это чреватое обманами время (вотъ это вѣрно! — объ обманахъ-то я и толкую въ „Изидѣ“!) г. Соловьевъ старался никогда себя не компрометтировать, договаривая письменно о томъ, что трактовалось лишь устно на „секретныхъ аудіенціяхъ“ между имъ и моей сестрой. Онъ замѣнилъ прямыя рѣчи намеками, ей одной понятными… Развѣ всѣ эти напоминанія и намеки писались бы даромъ, еслибъ не имѣли глубокаго значенія? Не будь у него завѣтныхъ, гораздо болѣе существенныхъ цѣлей, чѣмъ безцѣльное (?!!) разоблаченіе Блаватской; не ошибись онъ въ разсчетахъ, — вѣроятно онъ не былъ бы такъ неприлично щедръ на изліяніе своей мести и желчи на ея могилу… Видно, ждалъ г. Соловьевъ отъ сестры моей чего-нибудь, что заставило его юлитъ (?!:) передъ ней еще столько времени, выйти изъ общества въ февралѣ 86 г. и не писать о ней, пока была она жива. (Какъ я „юлилъ“ и почему все покончилъ въ февралѣ 86 г. — видно изъ „Изиды.“) Вѣдь онъ можетъ не знающихъ морочить побасенками о томъ, что пока я молчала о теософіи — молчалъ и онъ. Это неправда! (Изъ приводимаго мною ниже письменнаго удостовѣренія полковника Брусилова, самою г-жей Желиховской выбраннаго „свидѣтелемъ“ моего съ нею свиданія въ декабрѣ 1891 года — видно „какая“ это неправда!) Я постоянно всѣ эти годы, отъ времени до времени, писала и печатала, когда Богъ на душу клалъ, и онъ прекрасно объ этомъ зналъ (гдѣ и „что именно“ она писала?? если же и писала — я не зналъ, ибо за „всей“ прессой слѣдитъ не могу и какъ есть никто не говорилъ мнѣ объ ея писаніяхъ), но не возвышалъ голоса, потому что боялся сестры. Ему надо было дождаться ея смерти, чтобы заговорить свободно (стр. 60–62 брошюры.)»
Приведенные мною документы ясно доказываютъ, до какой степени я не боялся Блаватской и что не послѣ ея смерти, а при ея жизни, когда она была въ полной силѣ и окружена друзьями — я разоблачилъ ее въ Парижѣ, въ первой половинѣ 1886 года. Наконецъ вѣдь сама г-жа Желиховская толкуетъ объ этомъ въ своей брошюрѣ, подтверждая такъ или иначе, мой разсказъ и пополняя мои документы. Но у нея голова кружится передъ вызваннымъ ею духомъ и она не отдаетъ себѣ никакого отчета въ словахъ своихъ, — она впадаетъ, по ея признанію, въ «безуміе»! «Къ несчастію, — пишетъ г-жа Желиховская, — по собственному желанію моему большинство русской корреспонденціи сестры моей послѣ смерти ея было сожжено. Уцѣлѣло лишь то, что она сама передала мнѣ и что выслали мнѣ позже изъ Адіара. Еслибы не эта непростительная опрометчивость, вѣроятно, у меня была-бы возможность теперь объяснить читателямъ и то, о чемъ осторожный г. Соловьевъ самъ находилъ неудобнымъ расписывать (стр, 58 брошюры.)»
Невѣроятно! А между тѣмъ все это она написала и напечатала въ томъ состояніи «раздраженія», когда у нея невѣдомо что «срывается съ языка въ самомъ крайнемъ, преувеличенномъ смыслѣ…»
Нѣкоторыя мои письма, дѣйствительно, очевидно уничтожены г-жей Желиховской; и это именно тѣ, которыя, даже и по ея мнѣнію, слишкомъ ужъ наглядно уличаютъ Блаватскую и выставляютъ на видъ вовсе не мое коварство, а нѣчто другое. Гдѣ, напримѣръ, тѣ два письма, о которыхъ говорится на стр. 62? гдѣ мои «глупости о махатмахъ», мое «невѣріе Ѳомы,» моя «подозрительность», «убѣжденіе, что феномены поддѣлываются»?? — словомъ все, о чемъ сама Блаватская пишетъ въ напечатанныхъ письмахъ? Гдѣ?!
II
Отвѣты мнѣ «лицъ, задѣтыхъ моей сатирой»
Перехожу къ «отвѣтамъ мнѣ лицъ, задѣтыхъ моей сатирой». Если кто нибудь выставитъ человѣка, наглядно и обстоятельно, глупцомъ или негодяемъ, а то и тѣмъ и другимъ вмѣстѣ, и если этотъ выставленный человѣкъ желаетъ оправдаться въ такихъ обвиненіяхъ, — вѣдь онъ долженъ представить ясныя доказательства, что его оклеветали. Если же онъ ограничится вмѣсто фактическихъ опроверженій — единственно «грубой бранью» по адресу своего противника и потомъ воскликнетъ: «нѣтъ, я не глупецъ и не негодяй!» — то подобный отвѣтъ можетъ представляться «убѣдительнымъ отвѣтомъ» развѣ только въ глазахъ особы, столь посрамленной, изобличенной и разозленной, что у нея рябитъ въ глазахъ и путается въ мысляхъ.