Современники

Помещение выглядит необычно. Это круглый, довольно просторный чум с дощатыми стенами, с узкими, продолговатыми окнами. Кровати расположены в нём, как спицы в колесе. Посреди чума — стол, и за ним над чистым листом бумаги, нетерпеливо вертя карандаш, сидит Надя Боброва, миниатюрная черноволосая девушка лет восемнадцати. В своём пёстром шёлковом платьице, в небрежно накинутой на плечи меховой шубке, как бы подчёркивающей, что девушка пришла сюда ненадолго и скоро уйдёт, с густой шапкой коротко остриженных волос она похожа, пожалуй, на одну из тех актрис, что исполняют в театре роли мальчишек. На самом деле это электросварщица, и притом знаменитая не только в своём строительном районе, но и по всей трассе. Больше того: это бригадир электросварщиков, соревнующихся с бригадой Рассыпнова.

Чёрными насмешливыми глазами она следит за тем, как Григорий маневрирует в тесных проходах. Перед ней возле листа бумаги стоит пустая бутылка с тщательно отмытой этикеткой, лежит обломок сургучной палочки, горит свеча. Странно выглядит эта свеча в помещении, освещённом электричеством.

В глубине чума, в тени, полулежит на койке Али Кутлукузин — большой смуглый парень с бровями такими широкими и густыми, что они похожи на чёрных мохнатых гусениц. По правилам общежития, лежать в одежде на койках строжайше запрещено, и Али устроился очень хитро: ноги у него находятся на табуретке, и в любую минуту, как только начальник обратит на него пристальный взгляд, он может соскользнуть с постели и усесться как ни в чём не бывало.

Но Григорию сейчас не до правил. Продолжая шагать своей бесшумной кошачьей походкой, он нетерпеливо ерошит на голове короткий русый бобрик, кусает губы, вздыхает, сосредоточенно морщит лоб.

— Видели бы тебя сейчас читатели комсомольской газеты: вожак молодёжи, волжский богатырь в муках творчества! — насмешливо замечает Надя и начинает нетерпеливо постукивать карандашом по своим мелким, ровным, перламутрово-белым зубам.

Григорий царапает девушку коротким, сердитым взглядом, но молчит. Он явно сконфужен.

— Может быть, свечу погасить? Жалко, догорит, бедная, пока ты тут чум меряешь, — неумолимо продолжает Надя.

— Главное, хорошо начать, — говорит Григорий, сосредоточенно хмуря лоб. Он резко остановился перед столом, и лицо его, открытое, широкое, осветилось довольной улыбкой: — Нашёл! Давайте начнём, как у Маяковского: «Уважаемые товарищи потомки!» А?

Наступает молчание. Слышно, как где-то вдали воют моторы бетоновозов, как под окнами барабанит увесистая весенняя капель, как совсем уж рядом перекликаются сверчки, неведомо откуда появившиеся в этом временном посёлке строителей.

— Знаменито, граждане! — отзывается издали Али Кутлукузин, всегда и во всём согласный со своим бригадиром.

Но девушка сердито отбрасывает карандаш и, поправив на плечах шубку, насмешливо смотрит на Григория своими колючими глазами:

— Эх, знала бы комсомольская газета, что воспетый ею бригадир бетонщиков такой лентяй, что и своих слов найти не может!

— А что, плохо? — напористо говорит Григорий. — Стихи-то какие, звучат-то как!

— Хорошие стихи! — эхом отзывается Али.

— Да не Григорий Рассыпнов их сочинил. Ведь письмо-то должно быть наше: твоё, моё, его, всех... Так? Это раз, — говорит девушка и, подняв свою маленькую руку, загибает мизинец перед самым носом Рассыпнова. — Потом, что у Маяковского идёт вслед за этими строчками? Помните? Ну вот. Это два! — Она многозначительно загибает второй палец. — А в-третьих, товарищ Кутлукузин, кто вам разрешил нарушать правила и валяться в верхней одежде на койке? Таковы порядки у вас, в общежитии прославленной бригады, которую в газетах воспевают?

Али с ловкостью, какую даже трудно было подозревать в его большом, тяжёлом теле, соскальзывает с койки и с невинным видом усаживается на табурете. Григорий хмурится. Девушка изо всех сил старается подавить улыбку, и поэтому её живое лицо становится напряжённым, даже сердитым.

— Н-да... — тянет Рассыпнов и уже без всякой уверенности предлагает: — А что, если мы начнём так: «Люди светлого будущего!»

— Ерунда! — отрезает Надя и опять поднимает свою маленькую руку. — Во-первых, это неточно: будущее тогда уже станет настоящим. Во-вторых, что это за обращение — «люди!» В-третьих, что о нас подумают те, кто будет читать наше письмо! — Девушка встряхивает своими жесткими, цвета воронова крыла волосами и решительно склоняется к бумаге: — Нет, давайте уж, как я предлагала. Начнём просто: «Товарищи!» Самое ясное, хорошее слово, нержавеющее слово, оно и через тысячу лет будет таким же.

Не дождавшись согласия, Надя, стараясь писать как можно яснее и красивее, выводит в верхней части листа: «Товарищи» — и ставит восклицательный знак. И сразу, точно зажжённое этим словом, вспыхивает всё, что до этого лишь неясно тлело в мозгу Григория Рассыпнова. Он, почти не запинаясь, начинает диктовать: