Современные болгарские повести

— Я суеверен, мадам, я верю в сны и призраки. Зачем я послал вам тот рисунок и открыл свою тайну? Впервые я увидел вас в ресторане, когда вы обедали, а потом подстерег на тропинке, потому что вы явились мне во сне… Мне снилось, что я лежу в своей лачуге, а ее заполняют разные чудища… Должно быть, я стонал во сне от сознания своей беспомощности. Вы наклонились надо мной, и чудища бросились врассыпную. Вы мне что-то сказали, не помню что. Как бывает во сне, запомнилось только чувство облегчения… Проснувшись, я перекрестился, хоть и не бог весть как религиозен… Тогда я нарисовал ваш образ, каким увидел его во сне.

Сидя спиной к рулю, он управлял лодкой одной рукой. Море окрасилось золотисто-зеленым светом, радуга таяла в чисто вымытом небе, мокрый песок у кромки берега стал светло-коричневым.

— Чего вы ждете от меня? Зачем рассказали мне это? — спросила я.

— Просто так, чтобы вы поняли, отчего я нарисовал ваш портрет, — ответил он, слегка наклонив голову.

Я была поражена и взволнована. Значит, не только я мысленно отдавалась ему в ту мерзкую ночь, но и он видел меня во сне! Уверенность в том, что я какими-то таинственными узами связана с ним, и чувства, испытанные мною за эти два дня, — все это принадлежало к какому-то иному миру, не к тому, что был у меня перед глазами.

Я сидела, точно меня загипнотизировали, испуганная, как будто приближалась решающая минута моей жизни. Женская интуиция подсказывала мне, что этот человек истерзан, что он растоптал себя самого. Я смотрела на него со страхом и вместе с тем торжествовала. Он склонил голову, как делают мужчины, когда отдают себя нам во власть.

— Вам снились кошмары. Это бывает с каждым. Вы мучитесь оттого, что продали свои картины. Вы сами осудили себя на безвестность и теперь раскаиваетесь в этом, — сказала я.

— Было время, раскаивался. Теперь меня это не трогает, да и поздно уже.

Я спросила, отчего он смирился, что мешает ему разоблачить обман.

— Это невозможно. Просто бесчестно с моей стороны, раз уж я дал согласие. Неблагородно и жестоко по отношению к тому человеку. Он будет опозорен, уничтожен. Нет, это невозможно, не будем больше говорить об этом… — Он спрятался в себя, как мидия прячется в свою раковину, и выглядел в эти минуты постаревшим и бесконечно несчастным.

Мне не удавалось отогнать от себя навязчивую мысль, что лодка несет меня навстречу чему-то неведомому, что не существует на свете ни гостиницы, ни курортного городка, ни Луи, ни моих соотечественников — нет ничего, только он и я. Куда влечет нас, что общего у привычного мне мира с тем миром, в котором сейчас блуждает мой разум, с теми кошмарами, что мучат этого человека? Я мысленно твердила себе: «Молчи, молчи, ни единого слова, подумай, прежде чем сделать решительный шаг». И тут же мелькнула мысль, что если в Болгарии он связан с тем бесталанным художником обещанием молчать, то в Париже он может исправить свой промах, выставив картины под собственным именем. Скандал будет не таким громким и легче забудется. Я не высказала этой идеи вслух, решив предложить ему свою помощь позже, хорошенько подумав… О боже, разве я не сознавала, что увлеклась им, что уже стала его пленницей?..

Я молчала, иногда, быть может, улыбалась. Через несколько минут его лицо опять приняло безразличное, чуть презрительное выражение, словно он ничего не сказал мне и ничего от меня не ждал.

— То, что я продал свои картины, не самое главное. Я продал тяготевшее надо мной проклятье. — Он повернулся ко мне спиной и засмеялся. — Вы забываете про мой сон, — добавил он, по-прежнему отвернувшись. — Кошмары, как вы изволили выразиться, ничего более…

Видимо, ему была свойственна быстрая смена настроений и беспечность ребенка, который живет в собственном мире и безразличен к оценкам взрослых. Может быть, он все же сожалел о том, что посвятил меня в свою тайну? Я вдруг подумала, что он избрал этот непритязательный образ жизни потому, что сам отделил себя от той среды, к которой принадлежит, и ему не остается ничего иного, как напустить на себя суровость, ожесточиться против себя самого за унизительный, нелепый сговор с софийским художником…

Вплоть до самого пляжа, где он должен был меня высадить, мы оба хранили молчание. Но сойдя на берег, я взглянула на него обещающими, влюбленными глазами и улыбнулась, чтобы показать, что мы расстаемся не навсегда. Протянула ему руку, он мне свою, и я дружески, более чем дружески пожала ее…

5