Современные французские кинорежиссеры

В этой своеобразной хронике «выбитой из колеи» эпохи тесно переплетается фантастическое и реальное, трагическое и шутовское. Хотя Клеман снимает свой фильм на равнинном плоскогорье Ла Фу, мне представлялось, будто он с осторожной решимостью продвигается по опасному пути, который себе наметил. В данном случае речь шла о более серьезных вещах, чем предвосхищение событий в «Стеклянном замке». Своим фильмом Клеман хотел всколыхнуть общественное мнение и заклеймить конформизм, в какой бы форме он ни проявлялся.

Нет сомнения, что это один из самых интересных фильмов, когда-либо поставленных. Но, вероятно, успех картины частично следует отнести за счет ее необычности. Во Франции фильм был принят очень сдержанно; однако первые его демонстрации в Венеции произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Затем последовало триумфальное шествие картины по экранам Парижа и провинции. Во многих странах Европы фильму был присвоен титул «лучшего фильма текущего года».

В хронике «Нувель литерэр» Жорж Шарансоль своими суждениями о фильме задал тон критике. «Боясь впасть в шаблон в духе пасторали, — писал он, — авторы используют самые мрачные краски, забывая, что черное так же условно, как и розовое. Эти глупые и грязные существа нам кажутся столь же неправдоподобными, как и действующие лица из предыдущего фильма Боста и Оранша «Красная таверна», который, правда, и не претендовал на реализм... » В некоторых мрачных сценах Шарансоль видит «заимствование из арсенала туманного сюрреализма, умершего еще 20 лет назад», и заключает: «Концу фильма необоснованно придан характер памфлета, направленного против семьи и церкви».

Подобная критика может показаться слишком строгой по отношению к фильму, который завоевал единодушную похвалу даже тех, кто имел основание считать себя обиженным за отношение автора к католическим обрядам. Однако нельзя отрицать, что с определенной точки зрения эта критика справедлива. Возможно ли, чтобы пятилетний чувствительный ребенок плакал над маленькой собачкой и забыл об умершей рядом матери? Возможно ли, чтобы обряды выполнялись настолько бездушно? Возможно ли, что обыкновенные крестьяне имеют такой гротесковый вид? В связи с последним вопросом Рене Клеман утверждает, что действительность еще грубее. Но «Запрещенные игры» не реалистический фильм. Это произведение построено в совершенно ином плане и имеет иное значение.

После первого просмотра становится слишком очевидным несоответствие в фильме между двумя мирами — миром детей и крестьян. С одной стороны — тонкость изображения, такт, чистота, которые мы редко встречали на экране; с другой — злая карикатура, откровенный бурлеск, мрачный фарс. Мы чувствуем, что подлинный сюжет фильма — это вечно таинственный мир детей, ввергнутых внезапно в преступное безумие войны. Мы чувствуем эмоциональность и благородство этой темы тем более живо, что автор раскрывает ее глубоко и тонко. Но мы недовольны тем, что в отличие от мира детей мир взрослых в картине изображен в таком маскарадном виде.

Но не здесь ли как раз ключ к замыслу режиссера? Именно в этом контрасте фильм приобретает свою действительную значимость. На фоне этих бессмысленных поступков, этой глупой вражды, корысти, этого религиозного ханжества чистота детей кажется созданной для того, чтобы искупить грехи человека. В этой чистой любви, тонкой нежности, глубокой горячности человеческие чувства находят самооправдание, а душа постигает смысл божественного. Этот фарс о людях, лишенных души и предавшихся дьяволу, напоминает «мистерии», которые исполнялись когда-то на папертях соборов.

Но прежде всего это история «Неизвестных игр» (таково название романа Франсуа Буайе), в которые маленькая девочка вовлекает своего юного защитника. Потрясенная видом крестов, преследуемая образами трагических событий, свидетельницей которых она была, Полетта играет «в смерть». Чтобы доставить удовольствие своей маленькой подруге, Мишель сооружает на старой мельнице кладбище для животных и любовно украшает его крестами, которые крадет на деревенском кладбище.

Перед нами проходит любовная история не по годам повзрослевших детей. У Полетты — это проснувшийся инстинкт обольщения, женская требовательность; у Мишеля — очарованность прелестью, ласковостью, которых он никогда не встречал. Эта чистая, волшебная нежность в последних кадрах передана с потрясающей правдивостью.