Современные рассказы о любви. Адюльтер

Ушла в отпуск Галина Петровна, ей Фома преподнес в подарок свою вторую мочалку, белую, с вкраплениями синей веревки, очень модную. Первую – кособокую и похожую на больного ежа, Фома, стесняясь, подарил Вике, которая, конечно, обрадовалась, но еще сильнее захотела как можно скорее вырвать его из этой больницы, раз он уже мочалки вяжет.

И Лишайников вскоре выздоровел, его торжественно проводили, он записал все телефоны Фомы и пообещал звонить регулярно. Несколько дней Фома и Кувалда были единственными больными на первом этаже, но затем в бывший номер Мхова и Лишайникова положили пациента, который два дня страдал, кряхтел и очень мучился – это было слышно через стену. В бокс к нему никого не пускали, кто-нибудь из медперсонала обязательно при нем находился. А когда больному явно полегчало, Фома улучил момент и прорвался к нему.

Его звали дядя Леша Перистов, на вид ему было лет около пятидесяти. Он лежал на кровати, пыхтел, шлепал губами и сразу попросил Фому принести чего-нибудь поесть. Фома посмотрел на приспособления для сифонной клизмы, оставленные у постели больного, на лекарства и пустые пузырьки из-под них, и решил, что лучше этого делать не надо.

– Что, и ты против меня? – сразу сказал тогда больной Перистов, хотел повернуться на другой бок, но только взвыл и остался лежать в прежней позе. – А? Вот как меня приперло. Ни за что ведь человека держат, я бы и дома отлежался.

– А что с вами, дядя Леша? – спросил Фома и, оглянувшись на окно в коридор, за которым пронеслась какая-то медсестра, взмахнул своим халатом, как пианист полами концертного фрака, и присел на свободную кровать.

Дядя Леша Перистов водил большой междугородный автобус. Нагостившись в выходные в деревне, с утра он вышел в рейс, ехал себе и ехал, была хорошая погода, на дороге машин немного. Но только чувствует дядя Леша – бурлит так нехорошо у него внутри, наружу просится. Попрыгал дядя Леша на сиденье, пожался, вроде как отлегло. А езды еще два часа с лишним. А тут опять так приперло, что дорога перед глазами винтами пошла.

– … Ну и останавливаю я, значит, машину, пассажирам говорю: «Гуляйте, ребята, остановка», а сам шасть в кусты… Тра-та-та-та-та – успел! Так хорошо сразу стало, передать нельзя. Ну, нарвал там травы, какая росла, на подтирку, и скорей в автобус, нельзя тянуться, время… Сел, поехали. Да только как начало меня снизу припекать, жжет, хоть караул кричи. Вдарил я по газам, шпарю, машины шарахаются. А меня эта трава ядовитая жжет: ну, думаю, вот и смерть моя, сейчас все у меня там разорвется! А-а-а-а – кричу, а сам еду. Почешусь – а меня еще больше разбирает. Пассажиры повскакивали, смех и грех, и сказать им не могу, срамота, а меня уже разносит, аж глаза на лоб выкатываются. И тут вторая порция, стало быть, подступает – видно, что-то не то я в деревне смолотил. Выходить надо, опять под куст бежать. «Помираю, – кричу, – братцы, что делать, не знаю!» А сам гоню автобус со всей дури, остановиться не могу. Какой-то мужик кричит, пассажир, что сейчас, мол, пост ГИБДД будет, они врача вызовут. Дотянул я, сам не знаю как, до этого поста, в лес скорей. Да не добежал малость… Как там сел, так ждать и остался. «Скорая» приехала, а я под елкой сижу: нет, думаю, с такими портками не выйду, хоть вы меня режьте. А в глазах темнеет, и дышать чегой-то не могу, жжет так, что и слону бы было больно. Врачи-то приехали, а меня нет. Тут пассажиры-то за мной в лес бросились. А мне под зад припекает – и я от них! Бегу, ору дурным голосом, а штаны тяжелые, еле держу. Так ведь и поймали, и в машину, и пошли мои сплошные мучения. Драть-то уж перестало, а на задницу все равно не сесть – разнесло так, что и думать страшно. Кишки промыли, есть не дают, а мне б сейчас водки стакан – и спать. И все болезни бы как рукой. Мил друг, принесешь, а? Я ж незаразный, это они все по-пустому кричат «инфекция, инфекция!». Съел я чегой-то не то, и все дела. Да трава, видать, уж больно ядовитая… А я и не запомнил, как выглядит. Теперь я травой никогда, нет, никогда… Сделай доброе дело, а?

Фома клятвы Гиппократа не давал, но очень верил дяде Леше и целительной силе избранного им средства, поэтому дал Сергуне денег и отправил его за водкой. Чтобы не возникло соблазна, он велел купить «чекушку», а Кувалде вообще ничего не сказал. Поздним вечером дядя Леша выпил водку за один прием – Фома даже понюхать не успел, закусывать не стал, крякнул, вздохнул смачно, радостно подмигнул Фоме, ахнув, повернулся на правый бок и захрапел.

Всю ночь доносился храп до бокса Фомы и Кувалды. Бедный юный шахматист, оказывается, боялся храпунов, он мучился, вертелся и затих лишь под утро, когда разбудили дядю Лешу Перистова и начали над ним процедуры.

За окном быстро неслись леса и дачи, дело было в пятницу, в полном вагоне электрички сидела Вика, держала на коленях большой арбуз и старалась незаметно почесывать голову. Для маскировки на ней была шляпка, шляпка съезжала с Викиных гладких волос, и это было хорошо, потому что, поправляя эту шляпку, можно было с успехом чесаться. Что Вика и делала.