Современные страсти по древним сокровищам

Гальцев и Сорочинский подошли к птерокару и открыли багажник. Из багажника брызнули солнечные зайчики. Сорочинский залез в багажник, покряхтел и вдруг одним толчком выкатил Яйцо на землю. Хрустя по шлаку, Яйцо прокатилось несколько шагов и остановилось. Гальцев едва успел отскочить в сторону.

– Зря, – сказал он тихо. – Надорвешься.

Сорочинский спрыгнул и сказал басом:

– Ничего, мы привычные.

Ашмарин походил вокруг Яйца, попробовал толкнуть. Яйцо даже не покачнулось.

– Прекрасно, – сказал он. – Теперь кинокамеры.

Они долго возились, устанавливая кинокамеры: кинокамеру с инфракрасным объективом, кинокамеру со стереообъективом, кинокамеру с объективом, регистрирующим температурные характеристики, кинокамеру с набором светофильтров.

Было уже около двенадцати, когда Ашмарин осторожно промокнул рукавом потный лоб и вытащил из кармана пластмассовый футляр с активатором.

Гальцев и Сорочинский придвинулись сзади, заглядывая через его плечо.

Ашмарин неторопливо вытряхнул активатор на ладонь – это была блестящая трубочка с присоской на одном конце и красной рубчатой кнопкой на другом.

– Приступим, – сказал он вслух. Он подошел к Яйцу и прижал присоску к полированному металлу. Помедлив секунду, большим пальцем надавил на красную кнопку.

Теперь разве только прямым попаданием из ракетного ружья можно было

бы остановить процессы, которые пошли под блестящей оболочкой. Серия высокочастотных импульсов разбудила механизм, сотни микрорецепторов послали в позитронный мозг и в механохроносому информацию о внешней среде, настройка механозародыша на полевые условия началась. Неизвестно, сколько времени она будет продолжаться. Но когда настройка закончится, механизм начнет развиваться.

Ашмарин взглянул на часы. Было двенадцать ноль пять. Он с усилием отделил активатор от поверхности Яйца, спрятал в футляр и положил в карман. Потом он оглянулся на Гальцева и Сорочинского. Они стояли за его спиной и молча смотрели на Яйцо. Сидоров в последний раз потрогал Яйцо и сказал:

– Пошли.

Ашмарин приказал остановиться между сопкой и бахчами. Яйцо было хорошо видно отсюда – серебряный шарик на рыжем холме под синим небом.

Ашмарин послал Сорочинского к археологам, а сам уселся в траву в тени птерокара. Гальцев уже дремал, забравшись от солнца под птерокар. Ашмарин курил и поглядывал то на вершину сопки, то на странное треугольное облако на западе. В конце концов он взял бинокль. Как он и ожидал, треугольное облако оказалось снежным пиком какой-то горы, должно быть вулкана. В бинокль были видны узкие тени проталин, можно было даже различить снеговые пятна ниже неровной белой кромки.

Ашмарин отложил бинокль и стал думать о том, что Яйцо раскроется скорее всего, ночью, и это хорошо, потому что дневной свет сильно влияет на работу кинокамер. Затем он подумал, что Сермус, вероятно, вдребезги разругался с Вахлаковым, но в Сахару все-таки доехал. Затем ему пришло в голову, что Мисима сейчас грузится на ракетодроме в Киргизии, и он снова ощутил ноющую боль в правом боку.

"Старость, немощь", – пробормотал он и покосился на Гальцева. Гальцев лежал ничком, положив руки под голову.

Через полтора часа вернулся Сорочинский. Он был голый до пояса, его смуглая гладкая кожа лоснилась от пота. Замшевую курточку и сорочку он нес под мышкой. Сорочинский опустился перед Ашмариным на корточки и, блестя зубами, рассказал, что археологи благодарят за предупреждение и очень заинтересованы, что их четверо, но им помогают школьники из Байкова и Северокурильска, что они копают подземные японские укрепления середины прошлого века и, наконец, что начальником у них "очень симпатичная девочка".

… – Начальник у них, – продолжал Сорочинский, – такая славная девушка.

Блондинка, стройная такая, хорошенькая. Она посадила меня в дот и заставила смотреть в амбразуру. Отсюда, говорит, простреливался весь северный берег.

– Ну и как? – спросил Гальцев. – Действительно простреливался?

– Кто его знает. Наверное. Я в основном на нее смотрел. Потом мы с ней замеряли толщину перекрытий.

– Так два часа и замеряли?

– Угу. А потом я сообразил, что у нее такая же фамилия, как у бородатого, и сразу же удалился. А в казематах этих, я тебе скажу, прегадостно. Темно, и на стенках плесень. А хлеб где?

– Вот он, – сказал Гальцев. – А может быть, она просто сестра этому бородатому?

– Может быть. А как Яйцо?

– Никак.

– Ну и ладно, – сказал Сорочинский. – Федор Семенович, прошу к столу.

За едой Сорочинский объявил, что японское слово "тотика" происходит от русского термина "огневая точка", а русское слово "дот" восходит к английскому "дот", что тоже значит "точка". Затем он принялся очень длинно рассказывать о дотах, казематах, амбразурах и о плотности огня на квадратный метр, поэтому Ашмарин постарался есть побыстрее и отказался от фруктов. После обеда он оставил Гальцева наблюдать за Яйцом, забрался в птерокар и задремал. Вокруг было удивительно тихо, только Сорочинский, мывший у ручья посуду, время от времени принимался петь. Гальцев сидел с биноклем и, не отрываясь, глядел на вершину сопки.