Современные тюрьмы. От авторитета до олигарха

А я думаю, что тут все проще. Сибиряк, когда поездку планировал, особо ни от кого своих планов и не скрывал и приглашал с собой многих. Правильным братишкой был, но слишком открытый, слишком доверчивый. А среди тех, с кем он калякал, запросто мог и стукач оказаться. Да и трубку у Сереги (Сибиряка. — Авт.) слушали конкретно. Так что вариантов много…»

(Публикуется с соблюдением речевых особенностей собеседника. — Авт.)

Новичок

Квадратная камера выглядела унылой и мрачной. Узенькое зарешеченное окно позволяло рассмотреть лишь микроскопический лоскуток веселого апрельского неба над Бутырской тюрьмой. Латунный кран умывальника справа от входа отбрасывал озорные солнечные зайчики в темный угол, на матовую белизну унитаза-параши, и он здесь, в замкнутом пространстве камеры, так некстати напоминал о прежней жизни, оставшейся по ту сторону решеток.

На длинных, отполированных тысячами человеческих тел скамьях, намертво прикрепленных к полу, на скрипучих двухъярусных «шконках» сидели человек двадцать — двадцать пять. Испуганные лица, скованные движения, потухшие взгляды большинства свидетельствовали, что люди эти впервые перешагнули порог камеры следственного изолятора.

Впрочем, это была еще не настоящая тюремная камера. «Сборка» — так называется помещение, где вновь прибывшие проходят карантин, — пристанище временное. Еще пять, шесть, максимум семь дней — и обитателей «сборки» разбросают по постоянным бутырским «хатам» — камерам. Вот там-то и начнется настоящая тюрьма…

На нижней «шконке» у зарешеченного окна сидели двое. Первый — щуплый молодой человек лет двадцати, интеллигентного вида, со следами очков на переносице — напряженно слушал второго — невысокого, кряжистого малого с сизой металлической фиксой во рту. Плавные расчетливые движения, быстрый, точно фотографирующий взгляд, заостренные концы ушей, придающие их обладателю сходство с эдаким кинематографическим Мефистофелем.

Бутырский Мефистофель держался раскованно, с чувством явного превосходства — судя по многочисленным татуировкам-перстням на фалангах пальцев, эта «ходка» была у него далеко не первой.

Непонятно, почему из всей массы арестантов фиксатый выхватил именно этого, самого серого и невзрачного. Но, судя по интонациям, вроде бы хотел принять участие в его дальнейшей судьбе.

— Так за что закрыли-то тебя? — вновь спросил он.

Щуплый с трудом подавил тяжелый вздох.

— Да магнитолу с машины снял…

— Ага, музыку любишь?

— Да так… — неопределенно поморщился молодой человек. — Мать-пенсионерка третий месяц ни копейки не получает, да и девушка у меня… Сам понимаешь, и в кафушку сходить хочется, и на дискач…

— Зовут-то тебя как?

— Мишей зовут… А фамилия моя Луконин, — добавил щуплый.

— Понятно, Миша, — обладатель татуировок-перстней поджал губы. — Первоход, значит?

— Что? — не понял собеседник.

— Ну, в первый раз на сизо заехал?

— В ментовку в прошлом году попал, в «обезьянник»… В ресторане день рождения справляли, какие-то чурбаны к моей Натахе пристали. Ну, мне с другом и пришлось заступиться. По три года условно получили…

Информация и о ментовском «обезьяннике», и об условном сроке не произвела на фиксатого никакого впечатления. Лениво скользнув взглядом по головам арестантов, сидевших на «шконке» напротив, он спросил неожиданно:

— Филки или «дурь» есть?

— Что есть? — Луконин непонятливо заморгал.

— Ну, деньги или наркота, — перевел собеседник, немного раздражаясь такой непонятливостью.

— Наркотиков нет, — ответил молодой человек и осекся, — а деньги…

Под стелькой кроссовок лежали четыре стотысячные купюры, которые Мише удалось пронести через первый, поверхностный, шмон, но рассказывать об этом богатстве первому встречному, да еще здесь, на «сборке», было бы глупо.

Впрочем, фиксатый мгновенно оценил ситуацию.

— Так сколько у тебя там заныкано?

— Да есть там… немного, — уклончиво ответил Луконин.

— Слышь, пацан, я с самого начала въехал, кто ты есть: лох из лохов. На тебе это аршинными буквами нарисовано. Не в падлу, конечно… Но на «хате» тебя, первохода, за полчаса разденут-разуют и под «шконки» загонят. И должным еще останешься. Давай так: я тебе по-честному расскажу, как правильно себя вести, а ты мне по-честному дашь половину того, что с собой имеешь. Я тут по игре влетел, долг закрывать надо. Дело-то, конечно, твое, — выдержав небольшую паузу, продолжил говоривший, — решай сам, никто никого не неволит. Как говорится: колхоз — дело добровольное. Да — да, нет — нет. Только кажется мне, лучше лишиться половины, чем всего. Так что?

Миша задумался.

С одной стороны, ему совершенно не хотелось отдавать этому незнакомому человеку двести тысяч рублей, но, с другой…