Современный болгарский детектив

На улице я начал дрожать от пронзительного, бодрящего ветра. Как я уже говорил, эта весна не имеет ничего общего с нашим представлением о возрождающейся жизни. Холодный май, пожалуй, напоминает теплый, мягкий январь. Я ощутил радость оттого, что сегодня из-за собственной сиюминутной прихоти выехал из дома на машине. На углу, у мрачных тюремных стен, меня поджидал мой верный «запорожец». Он тоже старый, заржавевший, неопределенного зеленовато-сизого цвета и с обшарпанным салоном. Моя дочь, которая имеет пристрастие к обидным метафорам, утверждает, что мы с ним похожи на Дон Кихота и Росинанта. Я, мол, сух, высок и величествен в бессмысленной борьбе со злом, а «запорожец», это животное из металла, отощал от наших бесконечных битв и, переняв характер своего хозяина, тоже обрек себя на суровую жизнь. Я отплатил дочери недельным молчанием, но сейчас сравнение моего автомобиля с боевым конем привело меня в умиление. Я с легкой грустью представил себе дорогу от тюрьмы до улицы Шестого сентября. Я буду ехать тихо и печально по ночным улицам, как затерявшийся в заснувшем городе одинокий путник, зато прибуду домой сравнительно быстро, не успев почувствовать симптомы какого-нибудь там гонконгского гриппа. Когда я заболеваю, жена меня ругает. Она ругает, даже когда я здоров. Будучи больным, я благоразумно помалкиваю... молчу я, и будучи здоровым. Полное безмолвствование — самая разумная форма семейного протеста!

Я кивнул постовому милиционеру, пересек аллею с поникшими, не разбуженными весной розами и быстро подошел к моему спасителю. Сел, погладил руль, словно теплый загривок коня, и включил стартер. Красная лампочка слабо засветилась, аккумулятор издал тихий стук, будто дивясь, что я осмелился его потревожить в холод. Когда на улице холодно, «запорожец» отказывается заводиться; он — существо со строптивым и износившимся к старости сердцем.

Неожиданно меня охватила тяжелая злоба. Чтобы поменять машину, я уже пять лет собираю деньги, в то время как ловкач Искренов жонглировал ста семьюдесятью тысячами долларов. Я почувствовал, как мои пальцы впились в руль, я подался вперед, но там, в темноте, никого не оказалось. «Неужели я завидую? — изумленно спросил я себя, а потом, когда закрывал машину, подумал: —   К а к о е   я   и м е ю   п р а в о   н е н а в и д е т ь   э т о г о   ч е л о в е к а?»

Подбежал постовой милиционер, почувствовав что-то неладное, и чинно застыл.

— Подтолкнуть, товарищ полковник?

— Еще рано, друг, — ответил я невпопад, — не к чему торопиться...

6

Бессмысленно окапывать кусты малины, но я окапываю. Нужно привыкать, скоро я выйду на пенсию, и удовлетворение от работы в саду станет привычкой. Погода прохладная, хотя майское солнце ласковое и щедрое. Пахнет оттаявшей землей, только что распустившиеся деревья нежно зеленеют, листочки на них все еще хрупки и призрачны как дым. Вдали, за глубоким оврагом, вырисовываются контуры горы Планы; она круглая, лысая и похожа на каравай. Позади дачи начинаются поляны, обрывистые, почти дикие, с трудом взбирающиеся к темени Витоши, к высокому сосновому лесу, за которым — Черная вершина. В тридцати метрах от дома вьется тропинка, ведущая к Черной вершине, она начинается с многозначительной надписи: «Осторожно — медведи!» Я ни разу не видел на Витоше медведей, выпущенных на свободу, но знаю, что их берлога где-то рядом и что мы соседи. Лично мне медведи не мешают, но эта упреждающая надпись приводит мою жену в ужас. Она постоянно ворчит, что глупо, мол, покупать дом, неподалеку от которого бродят медведи. Прежде чем отправиться на дачу, Мария проверяет, взял ли я свой револьвер, а потом со страхом запирает его в один из кухонных ящиков. Она не беспокоится за меня, поскольку убеждена, что навряд ли найдется такой зверь, который осмелится меня съесть; объект ее опасений — наша внучка. Элли — непоседа, она любит собирать цветы, гоняться за бабочками, гулять в близлежащем орешнике и разговаривать с березами, которые, подобно воротнику, окаймляют холм. Порой мне хочется сказать Марии, что   л ю д и   б о л е е   о п а с н ы   для внучки, нежели медведи, но я помалкиваю. (Молчание также форма внутреннего протеста, как мы уже говорили.)