Современный чехословацкий детектив

Якуб Калас обошел оба забора, особенно внимательно осмотрел место, где был найден мертвый Беньямин Крч. Оно находилось неподалеку от забора Лакатошей, близ груды бетонных столбиков, приготовленных Беньямином для виноградника. По официальной версии, распространившейся и среди деревенских жителей, удар по голове Крч получил именно из-за столбиков, вернее — одного из них, на который он упал. Сбежав от ворвавшегося в его дом хулигана и кинувшись за подмогой, Беньямин споткнулся, упал головой на столб… Он был пьян, его вырвало… «Не слишком правдоподобно, но возможно», — размышлял Якуб Калас. В самом деле, зачем Крчу понадобилось бежать в сад? Какую подмогу он бы там нашел? Да и не настолько же он был пьян, чтобы спутать направление! Эта на первый взгляд неприметная и незначительная деталь окончательно утвердила Каласа во мнении, что, если Крч и умер естественной смертью, что-то еще здесь в тот вечер произошло. Чтобы крестьянин не сориентировался в собственном дворе! Бессмыслица, понятная и ослу! Даже бессловесная тварь не совершила бы такой глупости. Посторонний человек, какой-то Любомир Фляшка, явившийся сюда в первый и последний раз, ни секунды не колеблясь, выбегает прямо на улицу. Зачем было Беньямину Крчу бежать за подмогой в сад? Не вероятнее ли, что он хотел спрятаться? Ведь совсем неподалеку был кирпичный вход в погреб. Логика и опыт подтверждали такую версию. Беньямин Крч уже не одну ночь прохрапел в своем погребе, между бочками с вином. Правда, не совсем добровольно. Причиной тому была Юлия: она ненавидела пьянство мужа и предпочитала, чтобы он очухался от перепоя там же, где набрался.

Якуб Калас снова повернул к дому. Присел под навесом на завалинке. Добрый старый деревенский обычай: под крышей каждого дома — завалинка. Солнце приятно грело, и вскоре он задремал.

Юлия Крчева нашла его сидящим на завалинке.

— Прости, — оправдывался он, — шел мимо, дай, думаю, зайду, погляжу, не нужно ли Юлии чего… Да и притомился, решил посидеть…

По взгляду женщины ему было ясно, что ее не интересуют ни его заботы, ни усталость, на которую он ссылается. Наверняка ругала себя, что, уходя, забыла запереть калитку. Кто знает! В последние дни она чувствует себя какой-то потерянной. Хлопоты остались позади, от шока она понемногу оправилась, стала смотреть на случившееся трезвее. Осознала свое положение, но не понимает, за что теперь взяться… Так по крайней мере казалось Каласу, когда он думал о Юлии.

— Вот, ходила на почту, — заговорила она, явно не только потому, что ее тяготило молчание. — У Бене была сберкнижка. По ней можно получить деньги в любом месте. Но мне сказали: вклад разрешается снять только после того, как будут закончены все процедуры и вас признают наследницей. Процедуры! — искренне возмущалась она. — Какие еще могут быть процедуры?! У Беньямина Крча, кроме меня, никого не было! А деньги эти накопила грош к грошу я сама! Я, и никто другой! Уж во всяком случае не он! Не будь меня, все бы пропил! Да им-то на это наплевать. Им только бы получить налог с наследства, чтобы мне досталось хотя бы на сотню меньше, им, видите ли, надо содрать с меня еще и налог!

— Таковы предписания, — заметил Калас.

— Чихала я на их предписания! И на меня всем им начхать! — облегчила душу женщина. — Какой толк от этих предписаний, коли я теперь одна?

— Я тоже один, — сказал Якуб Калас, стараясь направить разговор в нужное русло, успокоить Юлию. Ведь без ее помощи ему не обойтись. — Мне тоже нелегко.

— Да, но ты мужчина! — жестко бросила она ему в лицо. — Залезешь в корчму, обмакнешь морду в кружку пива — и конец твоему одиночеству.

«Нынче с тобой, женщина, каши не сваришь», — решил Якуб Калас и, не тратя времени на долгое прощание, направился к калитке:

— Всего тебе хорошего, Юлия. Если что будет нужно — скажи.

Она промолчала, ничего не ответила. Якуб Калас счел это добрым предзнаменованием.

7. Матей Лакатош усмехнулся. Многозначительно взглянул исподлобья