Шлайнер узнал ее — так обычно помнишь людей, которых в детстве видел каждый день. Или почти каждый день.
— Садитесь, пани Рамбоусекова...
Анна опустилась на стул. Она была бледна и выглядела не лучшим образом — старший вахмистр Фафек не умел смотреть.
— Значит, вам в Градеце передали...
— Да... Только не сказали... Что его убили. Топором. Этого не сказали. Скончался, мол, и все. А больше ни слова.
Поручик Шлайнер вздохнул и покачал головой. Вероятно, удивлялся людской черствости: не только убьют, но и выложат все жене, едва она появится в городе. Все выложат без утайки.
— Так вы уже знаете, — сказал он бесцветным голосом. — С кем же вы говорили?
— Сразу на станции с паном Вондрачеком. — Она запнулась, потерла глаза. — Сразу как вышла из поезда. Мы поговорили.
— Значит, пан Вондрачек... все вам рассказал. — Шлайнер чертил на бумажке витиеватые буквы «в» и «о».
— Потом я была у пана Матейки. Мы знакомы еще с молодости. Он обещал, что... когда я тут все закончу, отвезет меня домой. В Градец. Мне не у кого переночевать.
— Хороню, пани Рамбоусекова, — сказал поручик Шлайнер. — Хорошо. Мы бы, разумеется, тоже вас отвезли, раз уж вы приехали так, на ночь глядя. Мы не могли не поставить вас в известность, потому что, хоть вы и расстались с покойным много лет назад... Кстати, сколько именно?
— Двадцать. Даже больше, погодите... двадцать один... с половиной...
— Следовательно, хотя вы и жили врозь больше двадцати лет, по закону вы его супруга со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями.
— Да, конечно.
— В таком случае незачем объяснять вам, что это значит. Видимо, вы, как супруга... должны позаботиться о похоронах. Пан Рамбоусек был застрахован?
— Я, ей-богу, о нем знать ничего не знаю. Двадцать лет, пан... товарищ Шлайнер. Ей-богу. Совсем ничего.
Он покачал головой.
— Стало быть, похороны. Потом, наверно, дела с наследством. А мы бы хотели знать — в данном случае это, разумеется, формальность, пани Рамбоусекова, — действительно ли вы на протяжении этих двадцати лет не виделись, ну хотя бы по какому-либо общему делу, скажем, по случаю смерти кого-то из родных и так далее. Особенно в последнее время.
— Нет.
— У вас есть дети?
— Сын. Он работает поваром. На Шпичаке.
— Сколько ему лет?
— Двадцать пять. Отслужил в армии.
— А он? Тоже не общался с отцом?
Она вздохнула. Сглотнула подкативший к горлу комок.
— Насколько мне известно, они виделись... Как раз в последние годы. Когда мальчик был в армии, Слав время от времени посылал ему несколько крон.
— А после армии?
— Тоже иногда...
— Когда же они виделись в последний раз?
Поручик Шлайнер давно перестал чертить узоры. Сидел и легонько постукивал карандашом по столу. За годы службы он провел десятки допросов и почти наверняка знал, что сейчас последует.
— Когда же он был. тут в последний раз, пани Рамбоусекова? — повторил он спокойно.
— Кабы я знала, виделись они тогда или нет. Сын только сказал мне...
— Когда?
— В пятницу после обеда...
— На прошлой неделе?
— Да. Сказал, что заглянет к отцу...
— А не говорил, зачем?
— Говорил.
— И зачем же?
— Он хотел купить машину... И ему недоставало нескольких тысяч. Он нигде не сумел достать ни кроны, вот и подумал, что отец мог бы одолжить ему. Но знаешь, Пепа... — Она запнулась. — Товарищ Шлайнер, извините...
Поручик Шлайнер кивнул.
— Все в порядке, пани Рамбоусекова, — сказал он с профессиональной невозмутимостью. — В полном порядке. Никто вашего сына в этом преступлении не обвиняет. Никто. И меньше всех мы. Само собой разумеется. А после вы с сыном не разговаривали? Домой он не вернулся?
— Нет, поехал прямо на работу... Там у него семья. Домой он ездит редко. Раз в месяц.
— Значит, у него квартира от работы.
— Что-то в этом роде. Временная квартира. У него маленький ребенок и жена не работает. Но живут они хорошо... Это точно.
— Спасибо, пани Рамбоусекова, что вы приехали так быстро, — поблагодарил поручик Шлайнер. — Еще одна формальность. Все, что вы мне сообщили, мы запишем. Где вас ждет пан Матейка?
— Он сказал, на площади, у бензоколонки.
Шоссе из Мезиборжи в Опольну идет через перелески и ложбины предгорья. А за горами, должно быть, как раз всходило солнце. Вот-вот запоют петухи. Утро вставало теплое, безросное, одно из тех, что сулят предполуденные грозы.
Капитан Экснер ехал более чем медленно. Причин для такой езды могло быть, в общем, три: утомление после бессонной ночи и вытекающая из этого осторожность; желание полюбоваться на досуге окрестностями, потому что в прозрачном и чистом воздухе видно было на десятки километров; и наконец, ему хотелось поразмыслить и просто помечтать. Впрочем, водителю это не разрешается.
Солнце поднялось настолько, что он мог погасить фары.