Современный чехословацкий детектив

— Сегодня утром? Не знаю, — все еще сильно взволнованный, отвечал Фидлер. — Но во вторник он был дома наверняка... Мне в тот день как раз позвонили, чтоб я немедленно приехал на дачу с ключами. Ключей у меня было два комплекта, один запасной... но потом Арнольд взял оба. Поэтому во вторник я стал искать этот запасной комплект, искал в шкафу, по карманам — в его новой куртке тоже. И не нашел... Да и к чему ключи, когда замок все равно сорван...

— Ну, кое для чего они обязательно нужны, — похлопал его Скала по круглой спине. — Да вы об этом не думайте, И пора успокоиться: вам ведь уже не нужно бояться за сына.

— Это так, а я все-таки боюсь! — Фидлер высоко вскинул брови. — Во всем этом есть что-то недоброе... Я чего-то опасаюсь, будто должно случиться нечто ужасное...

Если Арнольд Фидлер шел из своего убежища мимо ресторана «У королей» и если эти две точки соединить одной линией с третьей — ателье, — то где-то поблизости от этой линии должно находиться место, где он мог укрыться, переодеться и оставить рюкзак. Конечно, линия получилась бы довольно извилистой.

— Как же вы не догнали сына? — обратился я к Фидлеру. — Он-то шел, а вы ведь бежали!

— Он, наверное, и сам побежал, едва заметил меня в окне. Бегущий молодой человек не так бросается в глаза, и он мог за короткое время убежать далеко...

— Вы уверены, что он вас заметил?

— Да. Он оглянулся на меня до того, как вскочить в трамвай... в одиннадцатый. То есть я-то думал, что это одиннадцатый. Легко ошибиться, когда знаешь, что одиннадцатый там проходит, и не посмотришь внимательнее... А может быть...

— Это уже неважно, пан Фидлер, — невежливо перебил его Карличек. — Он, видно, за углом соскочил с подножки, а вы заставили себя и нас гнаться до самой площади Штроссмайера. По этой причине ваш сын снова преспокойно скрылся. Есть у вас там родственники?

— Где? — не понял Фидлер.

— На площади Штроссмайера.

— Нет... нету.

— Вот видите, — Карличек кивнул со странным удовлетворением. — Тогда что ему там было делать? Там было дело только у вас.

— Не было у меня там никакого дела!

— Было, было. Вы искали сына

— Да его же там не было!

— Вот именно.

Бедржих Фидлер повернул ко мне испуганное лицо.

— Пан Фидлер, — сказал я, — в одном вы можете быть уверены: сына вашего мы рано или поздно найдем, если он, конечно, сам прежде не объявится. Но теперь, право же, беспокоиться нечего. Если ваш сын занимается каким-нибудь предосудительным делом, то наказание понесет вместе с ним и тот, кто об этом знает, но молчит, хотя бы и родной его отец.

Брови Фидлера опять поднялись двумя полукружьями.

— Но я ведь сам прошу отыскать его!

— А что вам остается? Могли бы вы просить, чтоб мы его не разыскивали? Он был нам нужен и нужен еще сейчас, хотя бы для выяснения происшествия на вашей даче. У меня такое впечатление, пан Фидлер, — я решил прояснить и без того прозрачный намек Карличека, — что вы из отцовской любви покрываете сына, Я даже думаю, что вы не побежали бы за ним, если б не опасались, что его увидел кое-кто еще.

Фидлер побледнел.

— Так вы думаете, я вас нарочно завел...

— Думать так — очень заманчиво, пан Фидлер. И мы думаем даже больше: что не известное нам место пребывания, вернее, убежище вашего сына, которое он сегодня дважды неосторожно покидал, кажется вам абсолютно надежным. Но тут вы ошибаетесь.

Блеск Карличековых очков оставался неподвижным, Скала и бровью не повел, каменное выражение лиц двух других присутствовавших при сем сотрудников спорило с невозмутимостью Лоубала и Трепинского. Зато Флора Мильнерова покраснела, Бочек забеспокоился и почесал голову, а Гадраба, возложив руку на грудь, пошевелил губами, словно беззвучно выражая ужас.

Фидлер был на грани обморока.

— Это страшная ошибка! — пролепетал он. — Господи, сколько я намучился с мальчиком!.. Это неправда, что... неправда! Это наказание мне, за мои ошибки, я...

— Погодите, — остановил я его. — И отвечайте правду: что сделал ваш сын?

— Найдите его! — хрипло выкрикнул Фидлер. — Быть может, тогда мы все узнаем, господи! И вы, и я! Что бы он ни совершил, пускай самое страшное преступление — я беру вину на себя! Я во всем виноват! Я его воспитал!

Он стал бить себя кулаком в грудь.

Гадраба, Бочек, Мильнерова — все были в растерянности, но Карличек оставался совершенно спокойным. Я тоже. Теория о героизме трусов подтверждалась. Сильное душевное движение, единственно руководившее Фидлером, чудесным образом укрепило его слабую волю и физические силы, которых было так мало в тщедушном теле. Только под влиянием подобного переживания мог Фидлер когда-то решиться ночевать под мостом, бежать в Англию, стать фронтовым корреспондентом. И вот теперь такое же трудно определимое чувство помогало ему держаться на слабых, дрожащих ногах прочно, как на каменной опоре.

— Ну ладно, — сказал я. Фидлер опустил руки, а я попросил всех пройти в «сени», к шкафу, где якобы хранился аппарат для чтения микроточек.