Современный чехословацкий детектив (сборник)

Горячая ванна благотворно подействовала на мою спину. Смыв с лица кровь — у меня был разбит нос и рассечена бровь, — я снова стал похож на человека. Правда, над одним глазом у меня был фингал, величиной и цветом напоминающий спелую сливу, а на верхней губе — безобразная рана, но по сравнению с тем, каким я сюда заявился, теперь из меня был ни дать ни взять киношный красавчик. Особенно с того боку, где не было видать уха, распухшего вдвое против прежнего. Я осторожно отогнул ушную раковину — под ней оказалась цепочка черных кровоподтеков. Большинство ударов приняла на себя моя теменная кость. Мысленно я поклялся все вернуть инженеру Дрозду, и даже с процентами. Такое решение меня очень потешило. Это было признаком того, что я прихожу в себя.

Облачившись в халат Фрэнка, я вернулся в комнату как раз в тот момент, когда ангельское создание извлекало из консервной банки франкфуртские сосиски. При виде еды желудок у меня уже не свело.

— Лукаш! — воскликнул я. — Ты чудо света! Что-то вроде летающих объектов или деда Всеведа. Подойди сюда, дай мне коснуться твоих золотых волос и убедиться, что ты существуешь наяву.

— Чушь мелете, — сухо отрезал он. — Видно, здорово вас по башке треснули! Кто это вас так?

Я подмигнул ему своим единственным глазом.

— Что ты такое говоришь? Я попал в аварию.

— Опять врете? Думаете, я никогда избитых не видал? И аварию я тоже видал. Где ваша машина? Притащились сюда весь в крови — прямо настоящее Чикаго, а только-только в себя пришли, так начинаете мне сказки рассказывать! — Детский голосок его прямо дрожал, так он старался говорить сурово.

— А ты-то что знаешь про Чикаго? — ухватился я за эти наименее щекотливые слова из его речи.

— Я там родился. Мой папа — американец, а родители у него были чехи.

— А ты сам-то кто? — спросил я, чтобы удержать беседу в нужном направлении.

— Не знаю, — ответил он безразлично. — Человек ведь называется по стране, где живет, так? Я мог бы быть американцем или немцем, но ни папа, ни мама не хотят взять меня к себе.

— Национальность можно определить и по языку, — подавленно заметил я. — Ты вот говоришь по-чешски, как чешский мальчик.

— Я говорю по-английски, по-немецки и по-испански, — похвастался Лукаш. — Правда, по-испански не очень, — честно признался он. — Меня пан Эзехиаш учил.

Это имя прозвучало как гром среди ясного неба. Мальчик запнулся и поглядел на меня исподтишка. Я безуспешно старался напустить на себя равнодушный вид.

— Вы это дело расследуете, — наконец прошептал Лукаш. — Не отпирайтесь, я догадался.

Мне пришлось сдаться.

— Твоя правда, — признался я. — Только я не полицейский, а просто…

— Частный детектив?! — захлебнулся он от восторга.

— Что ты, что ты! — запротестовал я. — Просто стараюсь выяснить кое-какие обстоятельства, которые помогли бы…

— Кто это вас так отделал? — перебил меня мальчик. — Полиция?

— Нет, — сказал я беспомощно. Этот замечательный парнишка, самостоятельный, каким мало кто бывает и, в восемнадцать, жил представлениями, почерпнутыми из фильмов. И вызывало удивление, с какой наивностью переносил он эти сказки в жизнь.

Позже я убедился, что мальчик вовсе не так наивен. И что свою короткую, полную приключений жизнь ему незачем было скрашивать фильмами. Большую ее часть он, вероятно, просто прожил в мире с совершенно иными правилами, чем в нашем обществе.

— Сколько тебе лет, Лукаш? — спросил я.

— Двенадцать. Выглядел он младше.

— А давно ты живешь у бабушки?

— Два года. Так кто вас отделал, гангстеры?

— Послушай, Лукаш, — терпеливо начал я, — у нас в стране полицейские не избивают людей. Здесь нет ни частных детективов, ни гангстеров, — закончил я менее уверенно. Устрашающим методам инженера Дрозда мог бы позавидовать любой профессиональный убийца.

Лукаш слушал меня внимательно, трудно было понять, как он отнесся к моим наставлениям. Вдруг он вскочил:

— Сосиски!

Мальчик поставил на стол две тарелки. Возле одной — початую бутылку виски, возле другой — стакан молока. Принес хлеб и французскую горчицу.

— Идите есть, — позвал он меня и сел сам.

Ели мы молча: я — потому что жевал с трудом, Лукаш — потому что уписывал так, будто с утра ничего не ел. Я обратил внимание, что две надломленные сосиски он положил на свою тарелку. Старинные часы пробили девять раз, и я с изумлением сообразил, что пролежал в лесу не более получаса. А у меня было такое ощущение, будто после сцены с инженером Дроздом прошла целая вечность и мы здесь с этим мальчиком сидим с незапамятных времен.

Наконец-то я как следует осмотрелся кругом. Мы трапезничали в просторной комнате, занимавшей большую часть первого этажа. Окна в ней выходили на три стороны, так что солнце заглядывало сюда весь день. В одном углу помещался кухонный уголок, отделенный от остального помещения столом, за которым мы сидели. Оставшаяся часть представляла собой очень удобную и уютную жилую комнату, более чем достаточную для пожилой женщины и маленького мальчика. Ее хватило бы и для усталого сорокалетнего мужчины с таким же мальчиком, если бы он у него имелся.