Современный человек (СИ)

— Это не так, — развеял мои сомнения мужчина, присевший рядом. — Я скорее думаю, что людям попросту нужно во что-то верить и нет особой разницы, будет ли это вера в Бога или, как в твоём случае, в математику. Если это облегчает тяжесть существования, почему бы и нет.

Прикоснувшись длинными пальцами к своему лбу, он, словно пробудив некоторые воспоминания, продолжил:

— Когда я сюда переехал, узнал, что верующим приходится ездить на мессы в город. А между тем далеко не у всех даже есть машина. Поинтересовавшись у соседей, нет ли в округе церквей поближе, я выяснил, что неподалёку есть заброшенная лютеранская кирха, построенная в середине XVIII века и оставленная служителями культа в годы первой мировой войны. Никто особо не видел смысла в том, чтобы восстановить церковь, потому что она расположена в малонаселённом районе, к тому же в отдалении от жилых домов. Власти решили, что сюда попросту никто не будет ходить, и здание простояло в запустении больше полувека. Когда я увидел кирху собственными глазами, понял, что совершу большую ошибку, если не проинвестирую её восстановление. Меня поддержали некоторые приятели, тоже пожертвовавшие деньги, и знакомый священнослужитель, который, как и я, в результате перебрался из города в здешний посёлок и смог собрать свою паству. Теперь народ ходит сюда, особо не задумываясь о том, что нужно немало пройти пешком, чтобы посетить службу.

Такой длинной тирады от менее разговорчивого прежде мужчины я не ожидал.

— Местные, должно быть, сильно тебе благодарны. Но отчего у меня сложилось впечатление, что многие из сегодняшних прихожан хорошо тебя знают? — я смотрел на собеседника, пытаясь найти на его лице отпечаток самодовольства, который обычно проявлялся у людей, заслуживших всеобщее признание. Однако, как ни старался, не мог углядеть его ни в естественных тёмных дугах бровей, которые никак не изменили своего положения, когда мужчина говорил, ни в серых глазах, бывших по-солнечному ясными и нисколько не отражавшими тщеславие. Ни в одном мускуле его лица не было самолюбования.

— Время от времени я действительно прихожу сюда на литургию, — не без оттенка удовольствия в голосе признался Фрай.

— Всё же молишься, значит.

Я чувствовал укол досады от того, что под покровом прошедшей ночи не смог в полной мере разглядеть всё богатство и полноту его души, которая была одновременно и такой простой, и вместе с тем почти мне непонятной.

— Мне не о чем просить для себя, — вновь опроверг мои слова Фрай. — Мне просто нравится наблюдать за тем, как люди приходят и получают в молитве успокоение. Это вселяет надежду на то, что жизнь не безнадёжна и каждый в ней способен найти для себя утешение.

— И в чём же твоё утешение?

— Что за вопрос? Конечно, в том, чтобы подкупать понравившихся мне мужчин дорогими подарками, — расплылся в улыбке Фрай.

Я уже успел забыть про оставленную им в моей прихожей картину. Да и говорить о ней не хотелось, потому что какие-либо возмущения и желание вернуть её стёрлись в звуках фортепиано этим вечером.

Мне до сих пор было тяжело разговаривать, потому что в ушах всё ещё звенели звуки заключённых Фраем в музыку псалмов. Зацепившись проницательным взглядом за моё поникшее выражение лица, Фрай решил развеселить меня способным прийти только ему в голову методом.

Он встал и, повесив свой зонт-трость на деревянные перила беседки, вытянул передо мной руки. Надев маску крайней невозмутимости, от чего стал выглядеть довольно комично, Фрай объявил:

— Толстосумы платите, бедняки рукоплещите!

Он потряс в воздухе растопыренными пальцами, демонстрируя мне, что в ладонях ничего нет, и сжал левую руку в кулак. Пару раз тряхнув кулаком и поводя над ним правой рукой, он вдруг подкинул в воздух небольшой мандарин и поймал его как бейсбольный мяч.

— Браво, браво! — подыгрывая, зааплодировал я, прекрасно понимая, что он каким-то образом умудрился притащить мандарин в рукаве своего плаща, взяв его из подаренной корзины с фруктами. Зато неразрешённый вопрос о том, как он в театре смог незаметно подкинуть мне номерок, отпал сам собой. Ловкость рук пианиста и никакого мошенничества.

Не выходя из своей роли, Фрай элегантно поклонился и аккуратно, чтобы избежать лишних брызг сока, почистил мандарин. Сделал он это необычным способом, отогнув кожицу от верхушки плода небольшими полосками, словно раскрывая бутон цветка. Мандарин снизу оставался в кожуре, но при этом можно было без проблем доставать зрелые дольки. Фрай отделил одну и, взяв её за кончик, покровительственно поднёс к моему рту. Усмехнувшись, я взял зубами мандарин, немного захватив подушечки его пальцев.

Игривый настрой поубавился, когда я раскусил мякоть фрукта.

— Кислятина, — поморщился я.

Фрай рассмеялся и тоже попробовал мандарин, оторвав от «цветка» ещё одну дольку.

— Согласен, — прожевав, подтвердил он, хотя даже не изменился в лице.

Впоследствии он один доел показавшийся мне невыносимым для употребления в пищу фрукт, пока мы созерцали открывающийся с задней части беседки вид.