Современный детектив ГДР

Мои иллюзии насчет поддержки со стороны брата улетучивались. Фриц сидел пригнувшись, словно насторожившийся пес.

— Если отец становится убийцей, а вину сваливает на сына, то детям ничего иного не остается, — ответил я с ожесточением.

— Чего ты там вообразил своей дурацкой башкой? Вырастил, выкормил, называется!

— Мог бы не кормить — убил бы, как Дитера Коссака, и все!

Старик вздрогнул. Мой удар застал его врасплох. Хорошо, что я не посвятил в это Фрица. Через некоторое время старик выпрямился и, к моему изумлению, начал беззвучно смеяться.

Меня охватило бешенство, я готов был удушить его за этот презрительный смех.

— Ишь хитрец! Как ты это докажешь?

— Письмом, фотографией и… и…

— Что «и»? — Старик подался вперед, в его глазах мелькнул страх.

Я хотел было упомянуть о другом письме, которое мы нашли с Улой, но вовремя спохватился, решив придержать этот козырь.

— Что значит «и», спрашиваю? — грозно повторил он.

— Этого Мозера нетрудно будет разыскать, — ответил я неопределенно.

Он клюнул на приманку и опустил глаза, словно опасаясь, что я прочту его мысли.

— Кто еще знает о его существовании? — спросил он шепотом.

— Ты.

— Балда. Если я в этом признаюсь, тогда уж мне лучше сразу в петлю… А я хочу жить. Жить! В своем доме, которому отдал все силы, а не за тюремной решеткой.

— Фриц — свидетель.

— Слава богу, он хороший сын. Не то, что ты. И все мое добро ему достанется.

Фриц чуть заметно кивнул. И тут мне стало окончательно ясно, что он не со мной. Он предал меня. Предал, наверно, еще в ту минуту, когда предложил позвать отца.

— Я тоже немало знаю, — возразил я с торжеством.

— Ладно, кто еще?

— Если бы еще кто знал, ты давно бы сидел в тюрьме.

— Очень хорошо, значит, полиция ничего не узнает про этого Мозера.

— Узнает. От меня!

— А ты подумай хорошенько, не дурак ведь. Возьми бумажку, ручку — Фриц подаст тебе, что надо, — и пиши: «Я, Вальтер Вайнхольд, желая покаяться перед моими родителями, признаюсь, что убил Фридриха Мадера, будучи в состоянии раздражения». Видишь, я даже предлагаю тебе выход: как-никак смягчающие обстоятельства. Я-то великодушен, а ты все мелочишься… Вот, а записочку сунешь в конверт, заклеишь и на конверте напишешь: «Вскрыть только после моей смерти».

Это конец! Третье преступление логически последует за вторым. Вот почему он вытащил ключ из двери. Я озирался в поисках выхода. Пока еще я жив. Мне не верилось, что Фриц дал себя уговорить на убийство.

— Одним убийством больше для тебя и впрямь не имеет никакого значения, — сказал я и даже постарался иронически: улыбнуться.

— Испугался, а? Не бойся. Живи хоть сто лет, если дотянешь. Писулька эта надобна мне для гарантии. Она тебя заставит молчать до самой смерти. Как ты скончаешься, меня не интересует. Главное, будешь держать язык за зубами, пока меня землей не засыплют. А надпись на конверте к тому, чтобы меня никто не попрекнул, будто я все знал еще при твоей жизни. Как-никак я уважаю пожелание своего сына. Вот. За это получишь двадцать тысяч марок, можешь взять их прямо сейчас. И разойдемся подобру-поздорову.

Я пропустил мимо ушей его предложение. Мое решение было твердым.

— Ты предстанешь перед судом и ответишь за свои преступления.

— Дубина стоеросовая! Думать надо, не то в лужу сядешь. Дитера Коссака никто не убивал. Он сам умер, естественным путем, ночью, после несчастья. В больнице небось сохранилась запись о том. Да и старый доктор Мюллер должен помнить. Он попытался оперировать мальчишку, да поздно было. Осколки сидели в мозгу слишком глубоко. Если я не хочу раскапывать эту историю, то лишь потому, что тогда с завещанием были всякие неприятности.

— Остается смерить Фридриха Мадера.

— Он сам виноват, что поделаешь. Ему взбрела в голову та же дурацкая мысль, что и тебе. Он считал, что я должен явиться в полицию и выложить им все на блюдечке. Уперся, как козел: он, мол, возражал, когда подписывали завещание, и засвидетельствовал против совести. Ведь я бы тогда лишился двора навечно. А в нем вся моя жизнь, понимаешь ли ты это, балда? И лучше не троньте мой двор, нет у вас таких прав!

— А свидетельства Мозера было разве недостаточно?

— Мозер сбежал. Чем-то он замарался при нацистах. Мадер воротился с фронта как раз ночью, после того несчастья. Его двор разграбили свои же солдаты, при отступлении, скот какой порезали, а какой угнали. Жена его уехала к родне. Он воспользовался случаем и согласился поддержать меня на суде, в общем, подтвердил, что Коссак был в ясном уме и твердой памяти, когда писал завещание.

— Ему было известно, что Дитер Коссак умер?

— Конечно. Об этом все знали. Доктор самолично рассказал тогдашнему бургомистру — вот тебе и еще одно доказательство. Человек тот жив, служит сейчас где-то в министерстве, отыскать его можно.

Не спуская глаз с обоих, я обдумывал услышанное, сопоставлял факты, готовился уличить старика во лжи. Чересчур просто мне все это казалось…