Современный детектив ГДР

— И если вы до сих пор ничего не поняли, вот вам объяснение, почему я так обращаюсь с доктором Вейнтраутом. Он человек весьма старомодный, чем нередко действует мне на нервы. Впрочем, я никогда его не обманывала, а сам он достаточно умен, чтобы при желании понять, почему я так себя веду. Но он нарочно не желает понимать. Ну что ж, дело хозяйское. Впрочем, с другой стороны, я верю, что он меня искренне любит, а это в конце концов всего важней, остальное приложится. Вдобавок он солидный человек, на хорошей должности и куда симпатичнее мне, чем жалкие подражатели типам из «Плейбоя», которые бегают за мной. — Она последний раз глубоко затянулась и загасила сигарету.

— Значит, вы готовы выйти за доктора Вейнтраута, не любя его? — недоверчиво спросил Арнольд.

— Вполне возможно. Он человек надежный, и, если мне не судьба выйти за того, кого я люблю, лучшего, чем доктор Вейнтраут, и пожелать нельзя. А после того, что произошло вчера, эта возможность стала делом недалекого будущего.

— У вас весьма практический склад ума, — сухо заметил Крейцер. — Всегда есть какой-нибудь запасной вариант. А дозволено ли будет спросить, что именно произошло вчера?

— Разумеется, дозволено, к чему лишние церемонии? Разве вы не исполнены решимости выжать из меня все, что возможно?

— Но предпочли бы при этом оставаться в рамках приличия.

Она рассмеялась.

— Ладно. Попробую исправиться. Вчера днем — у нас было назначено свидание, мы хотели съездить в Берлин — Эгберт явился ко мне в самом скверном настроении. Он что-то кричал про фрау Оверман, которая вместе с полицией поставила его в дурацкое положение, хотя таким путем он по крайней мере узнал, что я до сих пор поддерживаю отношения с Дитером. Он не дал мне даже рта раскрыть, он кричал, что спросил сына и тот во всем признался. Неразборчивость была не самым страшным обвинением, и мало-помалу мы начали ссориться всерьез. Я никак не хотела портить наш день, но его грубость стала до того нестерпимой, что я просто не могла сдержаться. Я ему не жена и не позволю указывать мне, кто у меня может бывать, а кто нет. Дитер, на мой взгляд, очень славный паренек, но еще почти ребенок, и сойтись с ним я не могла бы ни при каких обстоятельствах, хотите — верьте, хотите — нет. Ну да, он пишет мне, звонит, часами поджидает меня, почему бы и не разрешить ему изредка побывать у меня, если он будет себя прилично вести? — Она заглянула в чашку, поднесла ее к губам и допила. — Эгберт, разумеется, об этом и слышать не желает, но я не понимаю, почему я вечно должна со всем соглашаться. Ведь и он почти никогда не делает так, как мне нравится. Часа три мы ругались самым ужасным образом, и тогда он в ярости ушел. Немного спустя явился Дитер и тоже закатил мне сцену… Он приревновал меня к своему отцу, потребовал, чтобы я с ним рассталась, и под конец заявил, что, если я не возражаю, он немедленно на мне женится. Он даже готов бросить институт, чтобы зарабатывать деньги. Он был смешон и нелеп. Мне пришлось его выгнать, потому что он совсем уже вышел из границ и пытался меня поцеловать. Эти мерзкие сцены до того меня измотали, что я после них сразу забралась в постель. У меня разыгралась мигрень, и поэтому я не вышла сегодня на работу.

— Вы намерены расстаться с доктором Николаи? — спросил Крейцер.

— Не уверена, но боюсь, что к этому идет.

Последние слова она произнесла совсем тихо, затем откинулась на подушки, и в глазах ее блеснули слезы. Пошарив под подушкой, она достала оттуда носовой платок, потом взяла со стола флакончик одеколона, капнула на платок и протерла лоб и виски.

Крейцер и Арнольд тем временем разглядывали комнату. Она была не очень большая, но убрана со вкусом. Крейцер встал, чтобы получше рассмотреть объемистую, обтянутую тисненой кожей шкатулку, крышка которой была отделана серебром и перегородчатой эмалью. Похожую он видел однажды в магазине художественных изделий и даже хотел купить, но цена двести пятьдесят марок оказалась ему не по карману.

— А как попал сюда в тот вечер Дитер Николаи?

— Он давно уже просил у меня разрешения зайти ко мне. Ну и в конце концов я разрешила.

— Я не это имел в виду. Я хотел узнать, на чем он приехал?

— Ах, так. На мотоцикле, наверное.

— Какой у него мотоцикл?

— «Ява», кажется.

— А цвет?

— Темно-синий. Почему вы спрашиваете?

Крейцер улыбнулся.

— Да так, по привычке. Когда он уехал?

— Вскоре после восьми. Я обычно всегда выставляю его в это время.

— Как он был одет?

— Господи, да не помню я. Наверное, в костюм и пуловер.

— А еще что? Так ведь на мотоцикл не сядешь.

— Значит, еще пальто и шлем.

— Шлем у него какого цвета?

— Красный, по-моему.

Крейцер кивнул.

— А сколько лет Дитеру?

— Двадцать один, но он выглядит старше своих лет. Он ростом с отца, но поуже в плечах. Ему вполне можно дать и двадцать четыре и двадцать пять.

— Вы говорили, он студент. Где он учится?

— Пединститут. Собирается преподавать физкультуру.

— Он учится в том институте, что в Сансуси?

— Да, за Новым дворцом.

— Чем он занимается в свободное время, когда не молится на вас?