Современный египетский рассказ

Изредка старик поглядывает на кувшин — не убавилось ли? — и бормочет дрожащими от холода губами: «Сделайте милость!» Он не сходит со своего места, как будто ждет, что вот-вот случится чудо и кувшин вдруг сам собой опустеет, а карман наполнится монетами. Потом, не торопясь, переходит через мост — авось здесь повезет! Но и здесь не везет тоже, и он останавливается у края дороги, тупо глядя в землю, на небо, на близкие и далекие огни.

Чуда не происходит.

Стариком овладевает отчаяние. Теперь лицо его не выражает ничего. Снова слышится звон стаканчиков. Но странное дело! Это уже не тревожный протяжный звук, похожий на крик перепуганной птицы. Нет, теперь стаканчики звенят совсем по-иному — тихонько и печально они выстукивают какой-то мотив. Старик стучит, не думая об этом, и напев рождается непроизвольно, сам собой. Робко звучит он в темноте, но никто его не слышит. Внезапно старик настораживается, заметив, что выделывают его пальцы, и с улыбкой поднимает брови. Мелодия, как видно, нравится ему, и он со знанием дела принимается улучшать ее, обрабатывать, пока в ней не появляется едва приметная хрипотца, от которой сладко щемит сердце. Увлеченный, старик в такт мотиву начинает покачивать головой, от чего бороденка его тоже трясется и пляшет.

Теперь продавец равнодушно глядит на прохожих, чутко прислушиваясь к тому, как медные стаканчики в его правой руке шепотом переговариваются друг с другом. Кувшин с араксосом тоже, как будто увлеченный мелодией, вздрагивает и покачивается ей в такт. Это — единственный слушатель, и оттого, что других нет и никто не глядит в его сторону, старик воодушевляется еще больше, и тихий напев в вечерней тишине звучит особенно жалобно и певуче. Старик стоит, пока сгустившийся мрак не скрывает его, превращая в призрак, потом поворачивается и медленно бредет в сторону Шубра аль-Балад.

Он идет, несчастный, сгорбившийся, а руки его, по-прежнему скрещенные за спиной, выстукивают все тот же мотив. Старик шагает в такт этой тихой, едва слышной музыке. Сделает шаг — и тихонько, обиженно звякнут стаканчики, шагнет другой — и они звякают снова, печально и нежно.

Наконец ночь поглощает его, и только едва-едва раздается затихающее позвякивание металла. Все тише, тише. Бескрайний, огромный мир… Бескрайняя темная ночь…

В автобусе

Пер. А. Пайковой

На очередной остановке в автобус вошел юноша. Хотя зима еще не кончилась, его легкая рубашка с короткими рукавами была расстегнута у ворота; джемпер, надетый поверх рубашки, оставлял открытыми шею и руки. Небрежно засунув под мышку папку с конспектами, юноша играл длинной цепочкой, то перебирая ее пальцами, то наматывая на руку.

На следующей остановке вошла девушка, тоненькая и стройная, как колосок пшеницы, с еще не оформившейся грудью, с волосами, собранными на затылке и похожими на конский хвост. Она держала за руку маленького мальчика, наверное брата. Быть может, его послали с ней специально, чтобы оградить беззащитную овечку от волчьих стай.

Автобусы — это наша гордость, и мы готовы сохранить их на века, несмотря на то что они всегда набиты. Мы так привыкли к давке, что, кажется, просто не замечаем ее, словно это в порядке вещей. Вот и сейчас автобус был переполнен. Пассажиры, в основном солидные люди в темных костюмах и строгих галстуках, несмотря на тесноту, умудрялись сохранять серьезный и важный вид — даже те, кто на подножке автобуса болтались во все стороны, как при сильной качке.

Мой сосед справа, толстый господин, отличался от других пассажиров еще большей важностью и солидностью. Он сидел в пальто, хотя утро было таким ярким и светлым, что хотелось раздеться и идти голым под лучами солнца.

Когда в автобус втиснулся юноша, никто даже не взглянул на него. Но вот появилась девушка, и все эти солидные господа в пиджаках разом, точно по команде, повернули головы. Но интерес к ней тут же погас: она была еще слишком молода, моложе их дочерей, — в любовницы такую не возьмешь, с ней даже просто на улице появиться неприлично.

Только мой сосед недовольно заерзал на своем месте, нахмурил брови и неодобрительно пробурчал:

— И зачем она сюда влезла? Разве можно девчонке ехать в такой толчее? Какая дикость!

Тут в автобусе все задвигались и зашевелились, как бывает всякий раз перед остановкой: давка усиливается… в ход идут плечи и локти, люди чуть слышно бормочут извинения. Сидящие усаживаются поудобнее, а стоящие торопятся занять освободившиеся места. В результате всех этих движений и перемещений молодой человек оказался рядом с девушкой, притиснутой к нашему сиденью. Они посмотрели друг на друга спокойно и равнодушно, слегка улыбаясь. Впрочем, так улыбался каждый из них, едва появившись в автобусе.

Сидеть рядом с моим соседом было очень неудобно: он без конца ерзал и наваливался на меня своим грузным телом. При этом он все время вполголоса командовал шоферу: «Давай вперед!.. Молодец!.. Теперь возьми правее!.. Экий балда!»