Современный египетский рассказ

Я накинулся на нее, мертвой хваткой вцепился ей в волосы и хотел было приподнять ее лицо, чтобы откусить ей нос, как вдруг почувствовал вкус крови и слизнул ее. Тут я заметил, что у нее поранен нос, хотя мне не удалось откусить от него ни кусочка, хотя бы малюсенького. Истошно вопя, она царапала мне лицо. Тогда я ударил ее — головой об стену лавки. Сбежались люди, образовалась толпа, и стало тесно, как в автобусе, меня сжали со всех сторон. Я сказал им, что она не хочет платить за проезд и поэтому должна сойти на следующей остановке. А где ваши билеты? Я вас знаю, все вы любите прятаться в толпе, чтобы не платить… Я по лицу вижу, кто платил, и со спины могу определить, кто едет без билета.

Толпа дотолкала нас до полицейского участка. Там Аватыф сказала им, что я сумасшедший, и в качестве доказательства показала свой нос. Она просила защитить ее от меня и проверить мой рассудок. Полицейский составил протокол, куда занес мое имя, адрес, возраст и место работы.

С того самого дня я понял, что они могут прийти в любую минуту, надеть на меня смирительную рубашку и увезти.

Уже очень давно я начал ходить скрючившись, ведь и дома, и в автобусах нашей компании приходилось сгибаться в дугу. Потом я избавил себя от труда распрямляться и по дороге с работы домой, поскольку увидел в этом способ скрыться от чужих глаз.

Я старался спрятаться от них и в то время был готов к худшему. Всякий раз, получая жалованье, я думал: «Ты получаешь деньги в последний раз, скоро тебя заберут». Всякий раз за бритьем я говорил себе: «В последний раз бреешься, больше уже не придется». И в ванной те же мысли: «В последний раз моешься, скоро на тебя наденут смирительную рубашку».

— Ваши билеты!

— Остановка «Департамент».

— Разрешите.

Мужчина достает справку о том, что он вышел из психиатрической больницы. Я спрашиваю его, почему он не платит за проезд. В ответ он смеется:

— О господи! Мы же собратья по несчастью.

Хи-хи-хи… Хо-хо-хо… Меня зовут Фатхи Абд ар-Расуль. Я — кондуктор, поэт, влюбленный и сумасшедший. Я сочинил песню о тесноте, а мой врач не верит, что я ее автор.

В тесноте жмутся тела, жмутся слова,
Исчезает добро, выраженье добра,
Гибнет связь, проявленье ее,
Теснота — это тяжесть на сердце моем и на теле моем,
Я сжимаюсь под грузом ее,
всем телом своим, всем духом своим.

Я видел, какими становятся люди в давке, видел, как десятки их оголтело устремлялись к одному освободившемуся месту. Однако лишь тот, кто лучше других умел работать локтями, пробиваясь сквозь стену тел, мог стать победителем и получить одно или на худой конец — полместа. С плохо скрываемой улыбкой торжества этот победитель, жалкий герой местного масштаба, усаживался, всем своим видом говоря: «Завидуйте и подражайте мне». А женщины с грудными младенцами, беременные, люди вежливые, воспитанные, нерешительные и медлительные — стояли, ухватившись за поручень под потолком автобуса, словно человеческие туши, из которых медленно сочилась желчь. О-о-о, у меня болят суставы — это уже не из песни.

Со мной здесь те, кто плачет и кто смеется, те, кто решил простоять остаток жизни на одной ноге, и те, кто, подняв руку, решил не опускать ее никогда. Со мной великие личности: Наполеон, Сейид аль-Бадави, владелец «Компании ракетных перевозок, прежде чем такие ракеты будут изобретены» — так она полностью именуется. С нами также тот, кто прозвал себя Всемогущим. Все они хорошие люди, кроме Наполеона. Только он один пугает меня: когда он дотягивается до палки, то бежит за мной и пытается ударить, воображая, будто я — один из его взбунтовавшихся солдат, которого он наказывает маршальским жезлом. Весь скрючившись, я бегаю от него до тех пор, пока санитары не отнимают у него палку.

Время от времени кто-нибудь приходит постоять со мной в ожидании автобуса. Однако у них не хватает терпения дождаться, и они, один за другим, расходятся. Даже владелец «Компании ракетных перевозок…», важно надувшись, уходит. Я остаюсь один под палящим солнцем и жду… жду… жду…

Когда я вошел сюда, я сказал себе: «Я выйду завтра, послезавтра, послепослезавтра». Каждый год я твержу себе: «Последний раз я провожу здесь день рождества святого Ахмеда ан-Нути, день рождества Пророка, Большой праздник, Малый праздник».

Если спрашиваю своего доктора, когда он выпишет меня, тот отвечает: «Все зависит от тебя самого: когда перестанешь видеть отца, больше не будешь откусывать носы женщинам, когда снова выпрямишься». Тогда я задаю ему еще один вопрос: «А что, в городе все так же тесно?» — «Вот видишь, — смеется он, — ты все еще болен».