Современный французский детектив

Оранж. Длинная и прямая дорога, обсаженная платанами, они ехали по ней, миновав Авиньон. Широкий мост через реку Дюранс, по которому движение шло в несколько рядов. Расстегнув на груди рубашку, Филипп говорил о машинах ("феррари"), о лошадях (Куропатка, Sea Bird), о кинофильмах ("Лола Монтес", "Жюль и Джим"), но ничего не рассказывал о себе. Она продолжала называть его Жоржем. В Салоне они остановились у бара и, пока им заправляли машину, выпили у стойки по стаканчику. Мокрые волосы у него прилипли ко лбу, у нее тоже. Они рассмеялись, молча глядя друг на друга, потому что одновременно вспомнили прошлую ночь.

Они отмахали еще километров десять или двадцать, но теперь он ехал медленнее, чаще целовал ее и все нежнее сжимал ее колени. Она поняла, что это неминуемо, и при мысли, что они будут в машине — такого с нею еще не случалось, — сердце ее тревожно застучало.

Но оказалось, намерения у него несколько иные. Он, правда, свернул на проселочную дорогу, которая вела в Мирамас, но остановил "тендерберд" на обочине и попросил Дани выйти из машины. Он хорошо знал эти места, что и без слов было ясно, и тем не менее он сказал ей об этом. Они шли по сосновому лесу под оглушительный стрекот цикад и, взобравшись на какой-то холм, увидели вдали Беррский пруд, неподвижная поверхность которого напоминала большое солнечное пятно.

Мысли в голове Дани путались. Ей было жарко. Стыдно. Страшно. Она сама не понимала, чего боится, но, после того как она покинула Стремительную птицу, перед ее мысленным взором стояла какая-то картина, темная, словно передержанная пленка, картина, которую ей никак не удавалось как следует разглядеть. Это была комната, то ли ее собственная, то ли та, в которой она была у Каравеев. Во всяком случае, в ней находилась Анита, не теперешняя, а та, которую она однажды вечером бросила на произвол судьбы — давно-давно, настолько давно, что она уже имела право забыть все, что тогда произошло, — Анита, потерявшая на рассвете душу, Анита, которую она избила и вышвырнула за порог, которую впервые видела плачущей. Неужели цикады никогда не замолкнут?

Он усадил ее рядом с собой на большой камень, поросший сухим мхом. Как она и ожидала, и даже подготовила себя к этому, чтобы не выглядеть оскорбленной идиоткой, он расстегнул пуговицы на ее жакете, нежно провел рукой по ее бюстгальтеру. И все. Потом он спросил ее о чем-то, спросил так тихо, что она не расслышала, но все поняла, и он не стал повторять свой вопрос. Она только не могла взять в толк, зачем ему это знать, это было не похоже на него, и почему вдруг его лицо стало чужим, замкнулось и он избегал ее взгляда. Он хотел узнать, скольким мужчинам она принадлежала до него — он употребил именно это слово.

Она ответила — одному. Он пожал плечами. Она объяснила, что остальные не в счет. Он пожал плечами. Она сказала, что были еще двое, но они и в самом деле не считаются.

— Тогда расскажи мне о первом.

— Я не хочу говорить об этом.

Правой рукой она попыталась застегнуть пуговицы на своем жакете, но он остановил ее.

— Когда это было?

— Давно.

— Ты его любила? Она понимала, что при подобных обстоятельствах с ее стороны будет оплошностью ответить так, но она не могла промолчать, отречься от всего, и сказала:

— Я и сейчас продолжаю его любить.

— Он бросил тебя?

— Никто никого не бросал.

— Тогда в чем же дело? Почему бы вам не пожениться и не заиметь кучу детей?

— Двоеженство запрещено.

— Но существует развод.

— Нет, в том-то и дело, что не существует.

Она увидела, как в его взгляде промелькнуло что-то злое. Машинально она схватила его за руку больной рукой.

— Есть еще и другое, — тихо проговорила она. — Дети, он уже обзавелся ими.

— Сколько это длилось?

— Два года.

— Как его зовут?

— Не надо, прошу тебя.

— А его жена, что она за женщина?

— Очень хорошая. Очень милая. Я никогда ее не видела.

— Откуда же ты знаешь, что она милая?

— Знаю.

— А его ты с тех пор видела?

— Да, да, да! Два раза! — Она тоже нервничала, все это было так глупо, к тому же она никак не могла застегнуть свой жакет. — Хочешь знать, когда точно? Одиннадцатого сентября, два года назад, и семнадцатого августа прошлого года. Получил?

— И все-таки он не бросил из-за тебя жену. Она ведь не уличная девка.

Не потаскушка, которая через два часа после знакомства в Шалоне ложится с мужчиной в постель. Получила?

Это было настолько ужасно, что она даже не почувствовала ту боль, которую, как считал Филипп, он причинил ей. Ей было больно от другого: она не могла понять, зачем он вот так все уничтожает, зачем намеренно вызвал эту нелепую ссору.

— Ну, скажи же!

— Что сказать?

— Что я сволочь! Она ничего не сказала. От жары у нее запотели очки, она сняла их и вынула из сумки платок, чтобы протереть. И застыла, с очками в правой руке, пытаясь ни о чем не думать. Она чувствовала, что он смотрит на нее, потом услышала, как он сказал изменившимся голосом:

— Прости меня. Дани. Я пойду возьму сигареты в машине. Нам нужно немного успокоиться.

Он нагнулся к ней, застегнул пуговицы на ее жакете и нежно, как накануне в ресторане гостиницы, поцеловал ее в губы.