Современный французский детективный роман

Он рассеянно перебирает разбросанные бумаги. Вытаскивает фотографии. Фотографии Мирей, сделанные «Кодаком», который он подарил ей за несколько дней до ее болезни. Тут есть и фотографии Люсьен примерно того же времени. Он раскладывает в ряд глянцевитые визитки, сравнивает. До чего же изящна Мирей! Худенькая, как мальчуган, хорошенькая, с большими доверчивыми глазами, которые хотя и направлены прямо в объектив, но смотрят вдаль, через его плечо, будто он, сам того не желая, заслонил собой картину неведомого счастья. Будто он по нечаянности загородил от Мирей что-то таинственное, чего она ждала уже давно. Люсьен на фотографии — такая же, как в жизни. Строгая, не сразу запоминающаяся, с почти квадратными плечами, тяжеловатым подбородком и все-таки красивая своеобразной, холодной и опасной красотой… Он… нет, тут нет ни одной его фотографии. Мирей не приходило в голову взять аппарат и сфотографировать его. Люсьен тоже. Он копается в ворохе листков, конвертов. Наконец, находит свое пожелтевшее фото на водительских правах. Сколько ему тут лет? Двадцать один, двадцать два? В ту пору он еще не облысел. Худое, настороженное и разочарованное лицо. Нечеткое изображение. Вот так! И остался от него, Фернана Равинеля, лишь этот полустершийся след. Он погружается в мечты, разглядывая снимки. Составленные вместе, они рассказывают одну грустную историю, которую никогда никто не узнает. Наверно, уже поздно. Десять? Половина одиннадцатого? Через тонкие стены с улицы просачивается сырость. Он продрог, закоченел в своем кресле. Мысли путаются. Он мерзнет от гнетущей тишины и резкого света. Может, тут прямо и уснуть? Может, Мирей придет к нему сонному? Он изо всех сил таращит глаза, со стоном встает. Комната кажется ему чужой, незнакомой. Наверное, он все-таки на секунду задремал. Спать нельзя. Ни в коем случае. Он плетется на кухню. На будильнике без десяти десять. Страшная усталость давит ему на плечи. Ведь он уже много ночей не спал. Руки дрожат, как у алкоголика, страшно хочется пить, в горле пересохло. Но не хочется разыскивать пакет с кофе, идти за кофемолкой. Слишком долго. Он просто накидывает на плечи пальто, поднимает воротник. Интересно, на кого он сейчас похож — обросший, в домашних туфлях? Голубые язычки горящего газа, накрытый стол — минуту назад все это казалось ему ужасным. А теперь ему кажется, будто он ходит во сне по чужому дому. Роли переменились. Это он — призрак. А она — жива и здорова. Стоит ей войти, и он растворится в небытии.

Он кружит вокруг стола. Ему чудится, будто на голову ему напялили слишком тесную шляпу. Вконец обессилев, он выключает свет на первом этаже, поднимается наверх, гасит люстру в спальне и запирается в кабинете. Больше вниз он не сойдет. Он уже не осмелится встретиться с мраком на лестнице, на кухне… Лучше подождать тут…

Время бежит. Равинеля, неподвижно сидящего в кресле, охватывает оцепенение. В голове проносятся бессвязные воспоминания. Но он не спит. Он прислушивается к тишине, удивительной тишине, временами наполняющейся гулом, подобно раковине. Он один, словно потерпевший кораблекрушение и выброшенный на остров, среди моря света. Да, он потерпел кораблекрушение И он утонет, погрузится в тусклый, цепенящий мир рептилий и рыб. Навязчивый, много раз пережитый сон. Ему часто снилось, что он невидимка, проникающий сквозь стены, что он видит всех, а его — никто. Так, во сне, он спасался от страха перед экзаменами. Ему снилось, что он сидит за партой, и все думают, что его нет, а он наблюдает за всеми. И он пробовал довести себя до такой иллюзии наяву. Не от него ли Мирей и научилась быть в разных местах одновременно?..

Что-то тихо прошуршало. Он с трудом сбрасывает дремоту, которая леденит ему ноги и руки. Вытягивает шею, приходит в себя. Ощущение такое, будто с него только что содрали кожу. Что там за шум? Ему показалось, что это шуршат листья в саду. Или это шум с платформы?

Далекий свисток. Снова стали ходить поезда. Должно быть, туман рассеивается.

На этот раз он ясно слышит, как хлопнула дверь. Кто-то ощупывает стены. Щелкает выключатель.

Он дышит осторожно, прерывисто, как умирающий. Воздух с хрипом вырывается из гортани, раздирает ее.

Вот приоткрывается дверь на кухне. И вдруг — четкие, семенящие шаги, сдерживаемые узкой юбкой. Это она. Каблуки отбивают шаги на плитках. — Потом щелкает выключатель на кухне, и у Равинеля судорожно подергиваются щеки, будто свет на кухне его слепит. Тишина. Должно быть, она снимает шляпу. Все как прежде, как всегда… Она идет в столовую.

Он стонет, задыхается, силясь встать… Мирей!.. Нет. Сейчас она войдет. Не нужно… Лязгает кочерга. Обрушиваются догоревшие поленья, звенят тарелки. Льется в стакан жидкость. Вещи заговорили, задвигались. Падает с ноги туфля, потом вторая. Вот уже домашние туфли зашлепали через кухню к лестнице. Топ — и они на первой ступеньке, топ — на второй. Равинель плачет, скорчившись в кресле. Ему не встать, не дойти до двери, не повернуть ключ. Он знает, что жив, что он виновен, что он скоро умрет.