Современный грузинский рассказ

Под ним — Алаверди, созданный титанической страстью другого, а сам он… Оставшийся на куполе улыбается, настолько никчемной кажется ему теперь его выходка. Он смотрит вниз, и тихая улыбка переходит в смех: народ разошелся, и он один на этой смертельной высоте. Удивительно плавной линией вспыхивают фонари. Только труп коня напоминает сошедшему вниз о его бессмысленном и бесцельном желании.

А электрический свет становится ярче, заполняет молчаливую Алазанскую долину, по которой идет он в сторону Алвани.

Перевод В. Федорова-Циклаури.

БАТАРЕКА ЧИНЧАРАУЛИ

Не для людских пристанищ созданы горы Хевсурети. В Тушети, Хеви, даже в Сванети отыщутся клочки равнинной земли у подножий хребтов и вдоль ущелий, и только этот край пожертвовали боги произволу отвесных пропастей и голых острых скал.

Живет здесь народ, оторванный от мира равнин, разделенный на общины: по ту сторону хребта — Архоти и Шатили, по эту — Варисахо и Бацалиго.

Даже летом затруднено общение. Только престольные или иные главные праздники соберут вместе жителей одного ущелья раза три-четыре в год. Гораздо быстрее и чаще сгоняла их в воинство весть о войне. Все остальное время уходило на борьбу одинокого человека с природой, со своеволием собственного характера, мельчайшее проявление которого укрощалось законом «уплаты коровами либо овцами», целыми кодексами юриспруденции о бескровном удовлетворении кровной мести, которое унизительным и разорительным ярмом ложилось на плечи семи поколений семьи убийцы в пользу родичей убитого. Необычайными, поистине рожденными хевсурским характером, словами завершается этот объемистый свод неписаных законов: выполнение сего обряда (подразумевается замена кровной мести выкупом коровами или овцами) — позор по хевсурскому адату. Ни один молодец, носящий расшитую крестами рубаху, не покроет себя позором, и нередко за одно убийство целый род стирали с лица земли.

Поэзия, со своими «нелогичными» страстями и несравненной драматической красотой проявления, властвует здесь над прозой. Не случайно местный фольклор, чеканный хевсурский стих как формой, так и достоинством содержания поднимается до высот мировой классики. Как правило, каждый хевсур — поэт.

Но самое прекрасное создает тот, кто глубже и достойнее других страдает, охваченный страстью недосягаемого.

Таков аул Шатили, подобный самобытному стиху, за короткое время ставший легендой.

В бытность людей, описанных в нашем рассказе, в Шатили насчитывалось до ста двадцати башен и чуть больше семей. Войной и редким миром жил этот город-государство, воздвигнутый на крайнем кордоне Грузии. Даже сегодня увидевшему его покажется, что боги Греции, покинув Олимп, переселились сюда, в этот полис, до которого никому не было дела и который никогда не напоминал широкому миру о себе.

Но шатильцы отнюдь не скупятся проявлять себя: похищают скот, мстят кровникам, затевают междоусобицы, втягивая в них самые отдаленные общины. Воевать начинают с весны, сразу после становления дорог, совершают набеги, роднятся с кистинами или хевсурами (так они называют соплеменников, себя же именуют шатилионами). До самой осенней распутицы вершат кровную месть или затаивают обиды, и вдруг с первым снегом садятся, как обезноженные.

С трудом привыкает хевсур к семье: изнуренные страдой или ожившие с окончанием летних работ женщины воркуют длинными зимними вечерами, запахом кизяка и похоти переполняется зимовавшая деревня, дымится, утоляет желания, гонит водку и пьет пиво, кутит в башнях и колобродит. Белым-бело окрест Шатили. Белы крыши башен, только валунные стены, со зловещей неприкосновенностью вросшие в голые скалы, да переплетенные лестницы темны до черноты.

Мужчины устают от зимнего безделья, домашние работы их не касаются; целыми днями слоняются они по соседям, пьют да шумно разбирают подробности междоусобиц.

На самой вершине этого зазимовавшего гранитного лабиринта живет Батарека Чинчараули. Пусты огромные залы его башни. Безвыходно валяется он целыми днями с женой или глушит первач, сидя по-турецки на тулупе, брошенном на сено. Сколько раз присылали за ним родичи, приглашая разделить хлеб-соль, посидеть за столом, разобраться в неясных делах кровной мести. «Бабу пришлю трепаться с вами», — буркнет в ответ Батарека, даже не повернув головы. Никак не притерпится он к зимнему безделью. В Панкиси надо кое-кому отомстить, в Омало у него украли седло, выложенное серебром, десятикратно больше задолжал он другим, и нет ему покоя, заточенному в четырех стенах. Такие лавины надвинулись в эту зиму, такие снега, в соседнюю деревню не пробьешься. Осмелели туры, спустились с вершин, бродят под самыми окнами. Зубами скрипит Батарека. Оброс бородой, ощетинился норовом.