Современный Румынский детектив

— Отец наказал мне не рассказывать то, что я узнала от него, он не хотел вмешиваться, не мое, мол, дело, нечего портить жизнь из-за «этих», он никогда их не называл иначе, как «эти». Я начала с конца, товарищ офицер, простите меня, вы знаете, я женщина неученая, школой мне были мои беды, многие и тяжкие… Ануца жила сперва у Леонтины, жила там два-три месяца, но у Леонтины молодой муж, и ей не поправилось, что девушка хихикала с ним. Вот она и переселилась ко мне, а мне не только доход от жилицы — была возле меня живая душа, было с кем поговорить, особливо зимой, ох, и долгие ночи зимой. И она рассказала мне про свою горькую жизнь, жизнь без родителей, без никого на свете. Она была записана в Союз молодежи, а молодежь как откроет глаза, так мчится на фабрики и в другие места, чтобы зашибить деньгу. Только с поры, когда и мы стали выполнять план, а я давала всегда сверх плана, молодежь перестала бегать. Раньше на трудодень давали двенадцать лей, а бывало, и шесть, и только потом уже трудодень стоил двадцать пять лей, а когда мы стали продавать гусиные перья, достиг сорока пяти лей в день. Однажды Ануца увидела, как я вхожу в тот погреб, где живет отец, а раз она увидела, я ей рассказала, что и как, и с той поры Ануце я будто дороже стала. Вообще же она не собиралась долго засиживаться у нас в селе. Лежали мы по вечерам на кровати, она в ночной рубашке, я в юбке, и разговаривали про то, про се, и она не раз говорила, что хочет еще учиться, стать инженером, чтобы лучше зарабатывать и выйти замуж за хорошего человека. Шла я к отцу, шла и она со мной, потом она и одна ходила к нему поболтать. Старик вбил ей в голову про урожаи-то. Она спросила меня про землю, но я ничего не сказала и посоветовала ей как старшая не слушать старика, он слабоумный и до добра ее не доведет. Она не послушалась. Однажды вижу, приходит она от отца с тем метром для измерения земли. Когда она увидела, что я не держу их сторону, она больше не разговаривала со мной так открыто, как раньше, не говорила про все, что на ум взбредет. Заходил к нам до армии Прикопе, я не раз приглашала его, девушка была красивая, и не худо бы, если б она ему понравилась, чтобы они поженились, и он бы устроился. Приходил Прикопе, приходил не раз, но у нее сердце к нему не лежало. Я думаю, она больше играла с ним, скорее Амарией ей нравился, хотя я предупреждала, чтобы она не шла за милиционера, у них-то и дома толком нету, вот у нас в деревне их с десяток перебывало, как приезжали, так и уезжали. Однажды вечером пришла она от отца и стала меня честить почем зря, мол, как я допускаю, чтобы он жил там, в норе, что, по ее, так отец был умнее всех в селе, вместе взятых, и что я должна взять его к себе в дом. А я его будто не звала? Не было божьего дня, чтобы я не звала его, мне было стыдно, что он живет в той сырой яме, но он ни в какую, он хотел, чтобы село видело, до чего оно его довело, чтобы смотрело и каялось. Он жил по старинке, не понимал, что люди переменились им было плевать, где он живет, раз они жили хорошо и построили дома один лучше другого. Потом уехала Ануца в другую деревню, а когда вернулась, опять ко мне пришла, потому что люди прослышали, что у нее нелады с Урдэряну, и не принимали ее в дом. Только это мне и сказала: мол, как узнает, что должна узнать, она напишет куда надо, поедет в Бухарест и научит здешних честному ТРУДУ — Я думаю, это отец ее накрутил. Вот и все, что я знаю, товарищ офицер, убейте меня, но больше я ничего не знаю. Я догадываюсь, почему не пришел ко мне ваш друг, он думал, я что-то знаю и не хочу говорить. Теперь он может приходить, вот, я что знала, сказала. Я одинокая и несчастная женщина, у меня никого на свете нет, на старика я не могла положиться и сейчас не могу.

Юстина утерла глаза уголком шали, потом взглянула на Деда, ожидая, что он скажет.

Дед закурил сигарету, несколько раз затянулся, потом решительно загасил ее.

— Будьте добры, вспомните, пожалуйста: ваш отец настаивал на том, чтобы вы не разглашали то, что узнали о смерти Анны Драги?

— Да, товарищ офицер, он велел молчать, сказал, что иначе мне несдобровать, ведь не признают же они правоту дочери бывшего заключенного, не осудят Корбея, который большой человек в кооперативе.

— Спасибо за все, что вы мне сообщили, — сказал Дед и, услышав издалека мотор «бьюика», встал. Юстина проводила его до калитки.

— Товарищ офицер, вы думаете, таки Корбей ее убил?

— А вы что думаете? — спросил ее в свою очередь Дед.

— Товарищ офицер, что он снасильничал, в это я верю, но… но… что я скажу? Бешеного мужика хоть вяжи! Но меня-то вы не накажете, я ведь…

Дед не ответил. По его знаку Панаитеску остановил машину, и из нее вышли судебный врач и прокурор, как они представились, и еще один человек средних лет, который вместо того, чтобы представиться, сразу же взял Деда за локоть и отвел в сторону.