Современный Румынский детектив

— Я ее пригласил на сегодня сюда, чтобы предъявить ей для опознания коробку, найденную на крыше.

— Тогда все ясно! — заключает Поварэ. — Вот вам и «зритель», которого мы искали!

— Даже в том случае, если Петронела Ставру и опознает свой шприц, это ни в коей мере не прояснит, почему на коробке обнаружены отпечатки пальцев Кристиана Лукача, — с обычной своей сдержанностью охлаждает наш пыл Григораш.

Бериндей тоже считает своим долгом поделиться собственным предположением:

— Может быть, Кристиан Лукач просто одолжил у нее шприц, а потом, узнав обо всем, что произошло, девушка перепугалась и стала отрицать правду, придумав, что шприц просто исчез из ее сумки?

Звонит телефон. Хоть Поварэ и сидит рядом с аппаратом, он пододвигает его мне. И как в воду глядит: это, естественно, звонит моя невеста, обожаемая моя Лили.

— Ты очень занят? — спрашивает она меня сладчайшим голоском. — Я зайду за тобой, ладно?

Только этого мне не хватает! Я режу ей правду-матку в глаза:

— Нет, дорогая. Знала бы ты, сколько тут всякого свалилось на мою голову! — Я тоже выбираю подходящий к случаю голос: он как бы взывает о жалости и сострадании.

Но Лили давно уже изучила все мои ухищрения, ее не проведешь. Она делает вид, что и не слышала моих слов, и продолжает голосом, еще более медоточивым:

— Милый, ты ведь не обидишься, если я пойду с Жоржем в «Савой», там сегодня выступает Пую Кэлинеску?

Жорж — это ее бывший соученик, они вместе кончали музыкальную школу и волею случая оба стали продавцами в магазине «Романс». С некоторых пор он стал проявлять слишком откровенное внимание к моей невесте. К тому же он парень видный, а стало быть, вдвойне опасный. Вот почему я отвечаю без колебаний:

— Обижусь!

— Вот это-то мне и хотелось уточнить, милый: обидишься ты или нет. Стало быть, мы пошли в «Савой»! — И тут же вешает трубку.

Думаю, что улыбка, за которой я пытаюсь скрыть свое поражение, получилась несколько кривоватой, да и все мои друзья не так глупы, чтобы не понять, что со мной стряслось что-то малоприятное.

— Вернемся к нашим баранам, — беру я себя в руки. — У нас еще целая ночь впереди. Нам ничего не остается, как ждать возвращения домой Лукреции Будеску. Что же касается Петронелы Ставру, — я смотрю на часы, — то уверен, что моя беседа с нею многое прояснит.

— Если она того захочет! — безо всяких к тому оснований сомневается Повара.

— Я считал тебя до сих пор оптимистом, капитан!

— Согласен. Я мог бы сострить и удачнее. Но что поделаешь, ничего лучшего мне не пришло на ум.

— Я тоже не больно-то оптимистично смотрю на эту вашу беседу, — неожиданно разделяет прокурор скепсис моего коллеги. — Кстати, я не вполне уверен и в том, что Лукреция Будеску вообще вернется домой.

Вмешивается в разговор Григораш:

— По-моему, у нас нет особых причин быть пессимистами. Кроме всего прочего, появилась очень важная улика — я имею в виду отпечатки на ампуле, я уверен, что они нас выведут на верный путь. Вот увидите. Это как раз и есть та самая печка, от которой нам надо танцевать.

Я благодарю взглядом Григораша за поддержку и, даже не отвечая на замечания Поварэ и прокурора, уточняю свою точку зрения:

— Если Лукреция Будеску не вернется домой до полуночи, нам придется, товарищ прокурор, произвести обыск в ее комнате.

Прокурор разводит руками без всякого энтузиазма:

— Это будет не первая и не последняя бессонная ночь в моей жизни…

Мы договариваемся о прочих технических деталях. Я прошу прокурора не уходить: я хочу, чтобы он присутствовал при моем разговоре с Петронелой Ставру. Но он отказывается.

— Очень сожалею, но я вам в этом не помощник… Меня в прокуратуре дожидаются дела не менее срочные. Если вы с ней закончите до девяти, позвоните мне, сообщите о результатах. А потом, как мы и договорились, я буду ждать ваших звонков дома.

Бериндей мило улыбается, неумело козыряет по-военному и покидает нас. Григораш собирается последовать его примеру, но я прошу его задержаться.

— Уж больно запутанное это дело! — пытаюсь я вызвать в нем сочувствие.

Григораш этого не оспаривает:

— Был бы рад не согласиться с тобой, но дело действительно путаное…

Я знаю, что ничем он мне сейчас не поможет, но меня просто успокаивает один звук его мягкого, ровного голоса.

— Тебе приходилось когда-нибудь сталкиваться с чем-нибудь подобным?

— Нет, пожалуй. В нашей практике не то чтобы не часто, а просто-таки крайне редко попадаются случаи, в которых морфий или какой-нибудь другой наркотик играл бы решающую роль в ходе следствия.

— Ты-то сам к чему больше склоняешься — к самоубийству или к убийству?

Григораш смеется, хорошее настроение и спокойствие не покидают его ни при каких обстоятельствах.

— Мы не на скачках, чтобы гадать, на которую из лошадей поставить. Оба варианта в равной мере противоречивы.

Больше он ничего не говорит. Я убежден, что он молчит главным образом из этических соображений. Ждет, чтобы я выложил сам все, что у меня на душе. Повара нас слушает внимательно и почтительно, не высказывая своей точки зрения.

Я и выкладываю все без стеснения: