Современный русский детектив. Том 2

Ларионова они не уговорили, он домой к семейству рвался. Да и не уговаривали особенно: им вдвоем побыть надо было. Александр оглядел маленький фонарный зал. Уютно, доброжелательно, покойно. Он вытянул под столом ноги, закрыл глаза и тут же открыл: о стол звякнул поднос. Быстроногая Галочка расставляла закусь. Казарян поцеловал ее в затылок:

— Кио в юбке, волшебница, радость моя!

Мелкие маринованные патиссоны для аппетита, свежайший печеночный паштет под зажаренным до бронзового блеска лучком, крепенькие белые грибы, загорелая, с неснятой шкуркой тушка здоровенного угря. И три бутылки «Боржоми». Галя красиво расставила и пожелала:

— Кушайте на здоровье, ребята.

Роман разлил «Боржоми» по фужерам. Попили бурливой водички, отдышались.

— Третьего Алик отпустил, — сказал Смирнов.

— Зачем?

— Ты Алика не знаешь?

— Меня он на ринге не отпускал. Добивал, если была возможность.

— Так то на ринге.

— Давай поедим, — предложил Роман, и они приступили к еде, не торопясь, истово поглощая все подряд.

— Что делать будем, Рома? — помолчав, задал главный вопрос Александр.

— Отпустил его Алик, или сам он сбежал — все одно.

— Понимаешь, если Алик его отпустил, то опознавать не будет.

— Зачем тебе третий? Грабежом этим пусть район занимается. А Самсонова нам отдадут. Чует мое сердце: он.

— Самый глупый. Дурачок подставленный, — вспомнил Александр Костины слова.

— Вот и займемся дурачком.

— А кто подставил?

Галя принесла филе по-суворовски. Рома поцеловал ее локоток и попросил:

— Санкцию на обыск, Галочка.

— Сорок три шестьдесят, — ответила догадливая Галочка и, получив от Казаряна две бумажки по двадцать пять, ушла за кофе.

— Решил колодец до воды копать, Саня? — огорченно понял Роман.

— А куда деваться?

— Альку прижать надо.

— Прижмешь, как же! Сначала отпустил, а потом милиции сдавать? Мы же благородные, слово держим!

— Тогда свидетели.

— Свидетели?

— Свидетели от страха паренька того не видели, на пистолет смотрели. Алька-то прицеливался, куда ударить, — он рассмотрел, ясно. А свидетели на честно проведенном, без подтасовки, опознании, паренька того не отыщут.

— А мы с подтасовкой, Саня.

— Противно. Есть у меня предчувствие, что паренек — из твоих подопечных.

— У меня не предчувствие, а уверенность. Даже знаю кто — Стручок, Виталий Горохов. Так что давай с подтасовкой.

— Посмотрим.

Вдруг оказалось, что завтра — Первомай. Праздники пришли и прошли. Льдина на Чистых прудах превратилась в серый пятачок. Алик отвлекся, глядя на этот пятачок.

— Ну? — поторопил Александр.

Алик еще раз поглядел на фотографию. Даже в черно-белом изображении угадывался выдающийся румянец Стручка.

— Молоденький какой, — сказал Алик.

— Ну?! — поторопил Александр.

Туго забинтованная пасть Николай Самсонова молчала. Гражданин со звонкой фамилией Француз оказался мелким хулиганом, сявкой, которого Колхозник использовал втемную, на одно это дело. Теперь выйти по-быстрому на концы можно было только через Стручка.

— Не знаю я этого паренька, Саня.

— Ты смотри, смотри внимательнее! — злобно приказал Александр.

— А чего смотреть? Не знаю, значит, не знаю.

— Эх, Алька, Алька, а еще друг!

— Я тебе, Саня, друг, а не майору милиции.

— А Саня — майор милиции, и больше ничего.

— Если так, то жаль.

Александр поднялся со скамейки, встал и Алик.

Стояли, изучали друг друга, два здоровенных амбала. Александр сказал на прощанье:

— Стыдно тебе будет, чистюля, когда свидетели его опознают.

— Их дело — опознавать, мое — стыдиться.

— Хреновину-то не надо бы нести, — Александр вырвал фотографию из рук Алика, спрятал в карман. — Я слово в сорок пятом дал Иван Павловичу извести всю эту нечисть. И изведу.

Алик улыбнулся во все тридцать два зуба:

— Паренек-то этот — нечисть?!

— Если ты его выгородишь, станет нечистью.

Иванюк-младший с ходу раскололся:

— Вчера вечером приходил. Денег просил.

— Что ж ты мне не позвонил? Мы же договорились, Гена! — вскричал Казарян, вскинул руки, с поднятыми руками походил по богато обставленной иванюковской столовой, изображая отчаяние. Развлекал себя Казарян.

— Я звонил, я сегодня все утро вам звонил, а вас не было! — Гена стоял, колотя себя кулаком в грудь.

Казарян уже сидел, обнимая многодумную голову.

— Что Стручок говорил? — не поднимая головы, спросил Роман.

— Говорил, что домой возвращаться сейчас никак нельзя. Хотел у бабки пожить, но боится, что найдут. Пристроился у одних, но там платить надо.

— Где это — «у одних»?

— Не знаю. Правда, не знаю.

— Ты ему денег дал?

— Да. Двести рублей.

— Откуда у тебя деньги?

— Мама ко дню рождения подарила. Мне тридцатого восемнадцать лет исполнилось.

— Совершеннолетний ты у нас теперь. Значит, сажать по всей строгости можно.

— Вы все шутите. А мне жить как?!

— Так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Так, чтобы мы тебя не сажали. Усек, Геннадий Иванюк?

Геннадий Иванюк усек.

Иванюк-то усек, а Виталий Горохов — нет. Смешно, но Стручок, как большой, лег на дно. Ну и пусть район его ищет. Ведь трамвайный грабеж — их дело.