Современный русский детектив. Том 5

— Видишь, как получается… Когда я сообщаю тебе о какой-то чепухе, ты прямо весь светишься от внимания, когда же я говорю о главном, ты пропускаешь это мимо ушей, полагая, что я занимаюсь словоблудием. Только что я сказал тебе самое существенное — прислушайся, удели внимание кофейной чашке, расположению шашек на доске, складкам на мятой анонимке, и перед тобой откроется удивительный мир…

— На этот раз я дал тебе настоящие человеческие голоса, — с легкой досадой заметил Зайцев.

— Да, но и они требовали участливого слушателя. Таня Лесницкая кричала с магнитной ленты через японские динамики, надеясь, что ты услышишь ее предсмертные…

— Не кощунствуй!

— Хорошо. Не буду. Прежде чем объяснить ход моих мыслей, я должен сделать небольшое пояснение. Иначе не поймешь.

— Только покороче.

— Постараюсь. Ты когда-нибудь слышал, Зайцев, как выражаются люди вокруг тебя? Не отвечай. Грубость проникла в наши души, бесцеремонность к чувствам ближних. Смысл разговора чаще всего сводится к таким примерно словам… «Кто последний? Я за вами!» Ты можешь себе представить, чтобы парень из твоего двора после окончания школы, техникума, училища, отслужив в армии, сказал девушке: «Настенька, милая, я люблю тебя!» А она бы ответила: «Петя, хороший мой, ты тоже мне очень нравишься».

— Ха! — сказал Зайцев.

— Вот видишь. Он скажет приблизительно так… «Настюха, мать твою за ногу! Давай поженимся!» А она ответит… «А где жить будем, ты подумал, дурака кусок!» Без злобы скажут, даже смягчат свои слова улыбкой, ласковыми касаниями, но произнести нечто нежное… Не смогут. Конечно, я преувеличиваю, но не слишком. Может быть, в нас есть какие-то чувства, не чуждые остальному человечеству, но выразить их мы не только не умеем — не хотим! Более того, стыдимся чувств, и если уж они у нас появились, стараемся так выразиться, чтобы никто и не заподозрил наличие у нас трепетности в душе, преклонения перед особою противуположного пола. Вот видишь, я даже сейчас скатился на небольшую пошлость. И ты ответил мне с этакой панибратской грубоватостью, с дружеской подковыркой, с налетом хамства — «Ха!». Я не обиделся, поскольку ничего другого от тебя не ждал, я отлично понял, что выражает это обезьянье восклицание. Оно означает следующее… «Знаешь, старик, тебе не откажешь в наблюдательности, в самом деле, словарный запас наших юношей и девушек оставляет желать лучшего. Но выносить твою болтовню у меня уже нет сил». Я прав?

— Как всегда.

— Вот видишь. И этим своим ответом ты пытаешься в меру своих скромных возможностей поставить меня на место. Ну да ладно… Выйдем, Зайцев, на улицу, сядем в трамвай, посетим ресторан, отправимся в мою контору, в твою контору, что мы услышим? «Вам кого?» «Уже закрыто!» «Колбасы нет и не будет». «Не вздумай опоздать». «Извините!» — это мне говорят, отодвигая в сторону на целый метр или вдавливая в толпу. Да, Зайцев, это надо признать — в конце второго тысячелетия, на восьмом десятке революции, общение в нашей стране на всех уровнях общества сделалось настороженно-пренебрежительным. Человек покидает свою квартиру, сжимаясь и готовясь к отпору, будто он входит в дикие джунгли, наполненные ядовитыми змеями, кровожадными хищниками, ненасытными людоедами. Я забегаю в магазин, заранее смирившись со всеми унижениями, которые мне предстоит вынести. Вхожу в учреждение, оставив на пороге и достоинство, и образование, и здравость мышления — все это может только повредить. Я замираю от ужаса, поднимая руку, чтобы остановить такси… «Простите, сэр, не кажется ли вам, что сегодняшняя погода может испортиться?» — «Действительно, боюсь, что вы правы… У меня такое ощущение, что ветер усиливается». — «Надеюсь, вы не сочтете меня назойливым, если я предложу вам свой зонтик?» — «Очень благодарен, вы меня просто выручили…» И так далее. Нам такой разговор кажется не просто чужим — чуждым! И самое страшное — он кажется нам глупым. Нам и в голову не приходит, какие пласты культуры, воспитания, сколько уважения к ближнему должен усвоить человек, прежде чем заговорить вот так. Мы уверены в том, что с людьми можно обращаться проще. «Машка, хватит выкобениваться, пошли на сеновал!» — «Вот хитрый, уже и уговорил». Эти слова только потому и стали анекдотом, что попали в точку.

— Продолжай, я внимательно тебя слушаю.

— Подчеркнуто вежливая речь стала чем-то вроде издевки. К ней прибегают смеха ради, куражась и юродствуя. Ее можно услышать только со сцены.

— Ты хочешь сказать…

— Да, Зайцев, да! Вспомни, как выражались убийцы в квартире бедной Тани Лесницкой… «Вы должны согласиться, Танечка…» «А не кажется ли вам…» «У меня складывается впечатление…» Так никто не выражается. Эти слова можно произносить только играя. Убийцы прибегли к этим словам, чтобы не произносить своих. У них не нашлось сил произнести свои.

— Пожалуй, в этом что-то есть…