Современный русский историко-фантастический роман

«В комментариях к тексту, — справедливо указывает А. М. Песков, — помимо объяснения малоупотребительных, иноязычных и т. п. слов, автор пояснял свой замысел, давал этнографические, исторические, географические, литературные справки. Примечания в это время служили своеобразным „переводом“ с языка художественного на „нехудожественный“ язык ежедневного быта.»

[152, 306]

Большинство примечаний, как правило, приводилось по ходу повествования, под строкой. В некоторых случаях автор мог давать отдельные комментарии в конце текста. Свержин использует преимущественно подстрочные примечания. Например: «Только сгусток запекшейся крови да маленький след указывали на место смертельного удара флоренса». «Флоренс, — поясняет автор, — флорентийский стилет, имеющий в сечении вид вогнутого ромба» [171, 87]. Или: «Для Рагнарека!», где «Рагнарек — по скандинавской мифологии, последняя битва, в которой асы и герои будут сражаться против великанов и воинства хель. Практически все они, кроме молодых асов, погибнут» [171, 286].

Используя те или иные исторические источники, романист почти всегда подвергает их частичной или полной переработке. За редкими исключениями, в текстах Свержина нет прямых заимствований из источников, как это мы могли видеть на примере книг Мартьянова. Почти единственным случаем такой «раскавыченной цитаты» является описание в романе «Ищущий битву» рыцарского турнира в Трифеле, взятое из «Лекций по геральдике» Ю. Арсеньева.

Книгам Свержина, впрочем, можно предъявить серьезный упрек в излишней модернизации речи героев и незнании ими правил поведения в данной конкретной эпохе. И Вальдар Камдил, и, в большей степени, Сергей Лисовский используют в диалогах не только друг с другом, но и при общении со средневековыми людьми сленг конца XX в., слова, обороты и конструкции, явно непонятные жителю Европы XII в. И ведут они себя подобно мушкетерам Дюма, а не средневековым рыцарям. Вспомним, как Мартьянов подчеркивает несовпадение Сергея Казакова с общепринятыми нормами, что сразу же дает повод Элеоноре Аквитанской и графу де Фуа заподозрить в герое «чужого». Сотрудников же Института Экспериментальной Истории такие «мелочи» явно не беспокоят, что иногда приводит к драматическим последствиям. Так, придворный маг Оттона Лейтонбурга Инельмо подозревает в Камдиле выходца из другого мира, что едва не приводит к провалу всю миссию темпонавтов.

В ряде случаев Свержин небрежно обращается и с историческими событиями и персонажами, впадает в анахронизмы, что можно отнести не только на счет «альтернативности» мира, созданного воображением писателя. В принципе, «альтернативность» параллельного мира в трилогии Свержина относительна. Он старается как можно точнее следовать канве нашей, земной истории. Миссия хрондесанта заключается не в том, чтобы безнаказанно экспериментировать с историей, как это может быть понято из названия Института. Нет, как и у Пола Андерсона в «Патруле времен», путешественники во времени озабочены проблемой сохранения основного русла реки Хронос в незыблемом состоянии. Это необходимо для «стабилизации ноосистем, фокусирования цивилизационных процессов этногенеза» [171, 20], как гласит «хроно-полиорбическая теория цивилизации» [171, 21]. То есть, параллельные цивилизации переплетены, взаимосвязаны. Искривление исторической оси в одном мире неминуемо отзовется резкими катаклизмами и потрясениями во всех остальных параллельных мирах. Отталкиваясь от этого постулата и творит свою «альтернативную историю» Свержин.