Когда-то давным-давно, ещё в советскую пору, я, пребывая в своей родовой деревушке на студенческих каникулах, поехал в райцентр за хлебом, сахаром и иными по тем временам дефицитными продуктами. Наполнив ими под завязку рюкзак и сумку, решил зайти в привокзальное питейное заведение – «шалман» – выпить пару пива и съесть рыбий хвост. Пиво, естественно, было жидким, а от рыбы припахивало негоже. Но тут уж поделать ничего было нельзя: в ту пору и в областной столице «шалманы» редко удивляли хорошим пивом. До пресловутой горбачёвской борьбы со змием было ещё далеко, а потому разливали в заведении и водку. Кое-кто тайно покуривал, многие, несмотря на грозное объявление «Своё не приносить и не распивать!», как раз этим и занимались: разливали под столиками магазинную и соответственно более дешёвую водку, а то и «чернила» типа «Золотой осени» (в
мужичьем мире её окрестили «Золотой плесенью»). Выпив первую кружку пива, я достал из сумки кусок «Особой» колбасы и ломоть местного хлеба, более похожего на коричневый пластилин, а то и на кое-что похуже. Надо сказать, что за полтора месяца деревенской жизни, которая проходила по большей части на сенокосе и лесозаготовках, я сильно одичал, а потому даже поселковый «шалман» невольно воспринимал, как этакое окно в цивилизацию. Мужики тут собрались самые разные: от типичных советских опоек с характерной одутловатостью лиц до вполне приличных молодых людей с инженерской внешностью. В шалмане стоял то усиливающийся, то замирающий говор, который после долгого лесного безмолвия заметно волновал и был вполне приятен. Я неторопливо уплетал свою колбаску, а этот волнообразный шум как будто убаюкивал меня. Так прошло довольно много времени, потому что я залезал в свою сумку ещё и ещё. И вдруг шум забегаловки как-то странно заколебался, словно согласно беседовавшие до этого посетители заметили нечто необычное и разом смолкли. Я поднял голову и увидел неподалёку от стойки неряшливо одетого бородатого мужика неопределённого возраста, который забирался на пустую пивную бочку. Это занятие у него явно не получалось, а потому стоявшие рядом приятели стали сначала подбадривать его, а затем и подсаживать. И вот он, едва не доставая лохматой нечесаной башкой до брезентовой крыши, воцарился над всей пьющей и закусывающей компанией. Поначалу взгляд его блуждал, но вскоре приобрёл оттенки одного сплошного, взыскующего упрёка. Люди постарше, надеюсь, помнят то дуалистическое брежневское время, внешне очень спокойное, медленно текущее и даже вязкое, а внутренне напротив – колкое, шершавое, всё в протестных воронках и политических анекдотах. И вот, постояв так в очевидной попытке привлечь к себе всеобщее внимание и, видимо, настроить собравшихся на нужную волну, мужик стал читать … Лермонтова… «Смерть поэта». Я, студент филфака, скажу без преувеличения, натурально обалдел. Зачем и кому он это читал? Ну, конечно же, не из любви к Пушкину или литературе вообще. Это стало понятно, когда он дошёл до последних, обличительных строк: «Вы, жадною толпой стоящие у трона», «Пред вами суд и правда – всё молчи!» и так далее, вплоть до «И всей своей вы чёрной кровью не смоете поэта праведную кровь!». Понимаете, и я, и все собравшиеся в шалмане простые поволжские мужики почувствовали вдруг, что стихотворение написано вовсе не полтора века назад, а только что, вот здесь, где-то едва ли не под заставленным пивными кружками столом. Ведь за пивом, а тем более, за водкой о чём обычно говорили наши русские работяги? Конечно же, о справедливости: о работе, где начальник ни за что – ни про что урезает премию, о родной улице, где сосед – куркуль продаёт по ночам втридорога палёную водку, о своей собственной семье, где вконец распоясалась безбашенная тёща, но и о секретаре райкома, который, занимаясь пустой трепотнёй, за два года получил уже вторую квартиру. Что тут началось, когда он закончил! Сказать, что гул народного негодования – это значит, не сказать ничего. Буфетчица тут же выставила табличку «Технический перерыв», а я всерьёз испугался, что пивное общество сейчас же вооружится вилами и отправится к райкому партии свергать действующий режим.