Совсем другое время (сборник)

Несмотря на внешнюю неспешность (и в этом состоит монументальность движения массы), передовая колонна успела покрыть значительное расстояние. В мутной поземке Соловьев уже различал нескольких возглавлявших колонну барабанщиков. Впереди барабанщиков маршировал человек со знаменем. Его ноги поднимались до уровня пояса, и с каждым впечатанным в снег шагом на пике знамени отчаянно взлетала кисточка. Возможно, он был тем, кому на Марс хотелось больше других.

За спиной Соловьева раздался свист. Синица опять сидела на шкафу. В этот раз она смотрела на него не сбоку. Ярко-желтая ее грудка была развернута в сторону Соловьева. Встав на цыпочки, он открыл форточку пошире. От неуверенности заговорил с птицей в полный голос:

– Если не хочешь оставаться, лети.

Демонстративно отошел от окна и показал рукой на форточку. И интонация, и жест показались ему в высшей степени фальшивыми. Синица предпочла не двигаться (на ее месте он бы тоже не полетел). Когда Соловьев попытался приблизиться к шкафу с другой стороны, она подлетела к окну и несколько раз с глухим звоном ударилась о стекло. Упала на пол, взлетела и снова ударилась о стекло. Соловьев бросился к окну, и птица, описав по кухне полукруг, улетела в комнату.

Соловьев, помедлив, также отправился в комнату. Птица сидела на книжной полке и была готова к дальнейшей встрече со стеклом. Ее глаза светились непреклонностью камикадзе. На пороге комнаты, прислонясь к дверному косяку, Соловьев остановился. Ему было жаль птицы. Ему было жаль стекла, которое могло не выдержать. Но по-настоящему невыносимым для него был звук удара. Продолжительный, гудящий. Звук столкновения живого с неживым.

– Послушай, птица…

Он подумал, что таким голосом обращаются к стоящему на карнизе. К тому, кто оплел себя взрывчаткой. Это был неестественно спокойный голос. Голос для трудных случаев.

– …окно заклеено на зиму. Но я его открою, чтобы ты могла улететь…

Птица слушала. Соловьев медленно двигался вдоль противоположной стены. Добравшись до окна, с усилием отвернул шпингалеты и дернул за ручку. Рама подалась с сухим треском. На ветру затрепетали клочья отлепившейся ваты. Затаив дыхание, Соловьев прокрался обратно к двери. Когда он все-таки выдохнул, изо рта его вышел пар. Синица удивленно наблюдала таяние снежинок на паркете. Первая колонна курсантов успела пройти под аркой и теперь барабанила со стороны открытого окна.

– Летишь?

Птица поколебалась и перелетела на подоконник. Соловьев сделал несколько осторожных шагов к окну. Птица шагать не умела. Запрыгав по подоконнику, она переместилась к открытой створке окна. Села на оконную раму, как на раму картины. Застыла крохотным желтым мазком. В смешении воздушных потоков за птицей дрожали башни освещения, под ними – псевдоклассические колонны стадиона. Внизу, у самой рамы, на ведущий к стадиону мост желеобразно перетекали курсанты. Игнорируя колебательный закон, они продолжали барабанить и маршировать на мосту. Птица удивленно покрутила головой. Не дожидаясь обрушения моста, она улетела.

Когда Соловьев пришел в Институт, ему сказали, что его спрашивала какая-то женщина из Москвы. Сейчас она сидела в институтской библиотеке. Соловьев направился было в библиотеку, но на полпути столкнулся с Темрюковичем.

– Послушайте, Соловьев… – сказал Темрюкович, но его перебила подошедшая сзади Тина Жук.

– Не помешала? Я только хотела сказать…

Ладонь Темрюковича неожиданно легла на губы Тины Жук.

– Просто для сведения: у вас очень громкий голос. Для академического учреждения – недопустимо громкий.

Он развернулся и засеменил по коридору. Состроив жуткую гримасу, Жук устремилась за Темрюковичем.

– Громкий и неприятный, – вздохнул про себя Темрюкович. – С таким голосом лучше молчать.

– Я хотела сказать, что вас искал ученый секретарь, – с вызовом произнесла Жук.

Но ученый секретарь уже и сам подходил к Темрюковичу. Он взял академика под локоть и что-то горячо зашептал ему в ухо. Темрюкович продолжал движение, время от времени свирепо посматривая поверх головы собеседника. У дверей библиотеки они остановились.

– Слышал, как наш маразматик отличился в Доме кино? – поинтересовалась у Соловьева Тина Жук.

Она даже не старалась говорить тихо.

– Хорошо, что в данном случае требуется от меня? – раздраженно спросил ученого секретаря Темрюкович и освободил свой локоть.

Обойдя академика с противоположной стороны, ученый секретарь взял его за другой локоть. С Темрюковичем он говорил подчеркнуто терпеливо. Соловьев сообразил, что в библиотеку попасть не удастся, и теперь искал возможность избавиться от Тины.

– Он приперся на закрытый показ в Дом кино, куда пускают только по членским билетам… – Жук закатила глаза.