Совсем не Аполлон

В первом ряду, у самой сцены, учительница музыки раскладывала ноты на пианино. Вместе с ней должна была играть учительница из классов помладше — на барабанах — и одна девятиклассница — на электрогитаре. В импровизированной оркестровой яме, повернувшись спиной к публике, сидели еще несколько человек.

Шествия на День Люсии, которые устраивают в нашей школе, славятся тщательной организацией; они и в самом деле хороши. Все дело в нашей учительнице музыки. Она всю душу вкладывает в работу: благодаря ее стараниям даже те, кому медведь на ухо наступил, кажутся музыкальными вундеркиндами. Подбор музыки — всегда приятный сюрприз. Играют не только традиционные песни, но и музыку с MTV, в этом исполнении она звучит даже лучше, чем в оригинале.

В зале погасили свет. На сцене горело десятка два стеариновых свечей, расставленных в трех канделябрах. Издалека послышалась песня о Люсии. От этой сдержанной силы стало тесно в груди. Внутри рождалось новое, необычное настроение. Как будто все чувства, мучившие меня последнее время, слились воедино. Печаль, ожидание, злость и одиночество. Декабрьская темнота и мяуканье кошки. Любопытство и удрученность. Возникло одно большое, яркое чувство того, что я живу, я — человек. Вот я, Лаура, я существую, в зал входит процессия с Люсией во главе, и я, Лаура, плачу. Я дала волю слезам, не думая о том, что меня увидят. Посреди зимней темноты, окутанная светом и музыкой, я плакала обо всем и ни о чем.

Шествие составлял школьный хор. Для учительницы музыки было делом чести, чтобы в хоре пели мальчики.

В этом году ей удалось заполучить четверых — одним из них был Стефан из моего класса. На них не было традиционных белых рубашек и колпачков. Парни были наряжены конюхами: тяжелые ботинки, какие-то серые штаны и красные флисовые куртки. Очень похоже. Гораздо лучше, чем традиционный ку-клукс-клановский вариант: белый балахон и колпак. Понимаю, почему мальчишки обычно отказываются участвовать в шествии.

За песней про Люсию последовало несколько других традиционных номеров. Я надеялась, что пение будет длиться долго, долго, чтобы можно было и дальше сидеть в коконе из музыки и света. Чтобы света хватило на потом, когда я выйду из зала и окажусь в обычном мире.

В перерыве между двумя песнями Стефан вышел вперед и взял микрофон. Я думала, что он собирается что-то сказать, но Стефан бросил взгляд на публику, сидящую в темноте, потом на оркестр и кивнул. Музыканты сыграли знакомое вступление, и тут я поняла, что он будет петь. Нетрудно догадаться, что когда он запел первую строчку «К одиноким» Мауро Скоччо, слезы полились с новой силой. Немного заезженная и, наверное, довольно дурацкая песня, как будто специально для меня ее написали. Можно было подумать, будто все праздничное шествие затеяно для меня, чтобы я сидела, чувствовала и плакала. Стефан так красиво пел — я и не знала, что у него такой голос. Ни одной неверной ноты. А когда хор подхватил куплет, минимум на два голоса, я заревела чуть ли не в голос. Но на этом сюрпризы не закончились. Едва мне удалось успокоиться после второго куплета, как из оркестровой ямы появился Страндберг и поднялся на сцену. Он сыграл соло на саксофоне. Я решила, что сплю и вижу сон. Наяву такого не бывает. Стефан на самом деле не поет, Андерс Страндберг не играет на саксофоне. Это мои сны сговорились, я в любую секунду могу проснуться и обнаружить, что заснула на скучнейшем уроке математики.

Стефан закончил петь. Публика разразилась аплодисментами, но все же не такими овациями, каких этот номер заслуживал. Вот идиоты, не поняли, что секунду назад были в миллиметре от настоящего, почти религиозного откровения.

Это была кульминация концерта, за которой последовал псалом «Свет над морем и землей», а после процессия покинула зал. Так что между выступлением Стефана и Андерса Страндберга и той минутой, когда в зале включили свет, мне удалось немного прийти в себя.

Мне хотелось продлить момент, а нужно было выходить в коридор и снова надевать маску старшеклассницы. Не хотелось встречаться с Леной. Не хотелось мучиться на уроках. Но все-таки пришлось встать и пойти к выходу.

Боковым зрением я увидела Андерса Страндберга. Он тоже шел к выходу. В одной руке саксофон, в другой сумка. Я замедлила шаг, чтобы посмотреть, что будет, если мы одновременно подойдем к двери. На концерте он играл так, что по коже бежали мурашки. А вчера он звонил мне. Зачем?

— Привет, Лаура!

Улыбка, теплая улыбка, ее лучи протянулись от его глаз и губ ко мне. Можно я останусь в этой картинке, по эту сторону двери, с этой улыбкой, в ее лучах?

— Как хорошо, что я тебя увидел.

Он опустил сумку на пол и стал укладывать в нее саксофон.

— Было так прекрасно, — произнесла я и тут же испугалась, что снова заплачу. Сглотнув, продолжила: — Не знала, что вы играете на саксофоне.

И тут же поняла, как глупо это прозвучало: как будто я знаю о нем все, кроме того, что он играет на саксофоне.

— Да, красивое получилось шествие. Приятно было поучаствовать. Это все Стефан, он предложил.

Наверное, вид у меня стал удивленный: Стефан?