Совсем того!

— С какого же времени вы караулили мой приезд? — пошутил он. — Как я догадываюсь, вооружились моим биноклем… Я очень рад снова всех вас видеть.

Все пошли в дом. Одиль осторожно сняла с Блейка пальто. Манон размотала шарф, а Филипп забрал у него сумку. Мадам смотрела, как ухаживают за Блейком, — довольная, что он вернулся.

— Новые очки вам очень идут, — заметила Одиль.

— Учитывая, в каком состоянии оказались старые, представился подходящий случай их поменять.

— Можем мы заняться почтой? — неожиданно спросила Мадам. — Мы уже опоздали больше чем на час…

Увидев на ее лице хитрую улыбку, Блейк понял, что это не упрек, а желание все вернуть на свои места. Одиль вручила ему пакет с корреспонденцией, и он пошел наверх вместе с Мадам.

Сидя по обе стороны письменного стола, Мадам и Блейк еще больше, чем раньше, были похожи на детей, играющих в какую-то игру. Он смотрел, как она ножичком в виде шпаги один за другим вскрывает конверты. Часть из них она отдала ему — с указанием, что ответить. В это утро, однако, внимание Мадам было сосредоточено не столько на почте, сколько на Блейке.

— В прошлый раз, когда я вас видела, — сказала она, — я подумала, что это в последний раз…

Мадам почувствовала, что сказала что-то не то. Эндрю кивнул:

— Я понял. Иногда не надо придавать большого значения тому, что, как тебе кажется, происходит в последний раз…

Она повертела ножичком и спросила:

— Вы собираетесь уехать в отпуск на праздники?

— Нет.

— Не с кем повидаться?

— Есть, но скорее в январе. Если позволите, я останусь у вас до конца испытательного срока. А потом, как вы уже дали мне понять, у меня может появиться много свободного времени…

— Кажется, я нашла решение. Если мои финансовые дела поправятся, у поместья есть будущее…

Несмотря на обнадеживающее заявление, Блейк сразу встревожился. Ему хотелось узнать обо всем подробнее, но он не решался задавать вопросы.

Разбор почты в то утро шел не совсем обычно. Ни Мадам, ни Эндрю в действительности не придавали значения тому, что делали, привычное занятие служило им только предлогом побыть вместе. Они украдкой поглядывали друг на друга, избегая встречаться взглядами. Не желая признаваться самим себе, они наслаждались обществом друг друга.

Отложив в сторону очередную рекламу, Мадам взяла следующий конверт, зеленого цвета, адрес на котором был написан от руки. Она наклонилась, чтобы включить шредер. Блейк понял: сейчас или никогда. Мадам уже приготовилась опустить письмо в щель, когда Эндрю остановил ее:

— Позвольте мне кое-что вам сказать.

Рука Мадам застыла в воздухе. Письмо было в нескольких сантиметрах от резательной машины. В комнате воцарилось молчание, слышен был только мотор машины.

— Не уничтожайте письмо, пожалуйста.

— К вам, стало быть, вернулись все ваши способности… В том числе и способность вмешиваться в то, что вас не касается.

— Я даже приобрел кое-какие новые. Не знаю, оттого ли, что я был на волосок от смерти, но я еще больше убедился в том, что сегодня нет ничего дороже мира. Надо стремиться к нему всеми силами. Сожаления ни к чему не ведут.

Горечь тоже. Важно только настоящее и будущее. Мы такие уязвимые… Как и вам, мне не хватает дорогих мне людей. Как и вы, я живу с мыслью, что их нет со мной. Я думаю, что и для вас, и для меня те, кто ушел, остаются по-прежнему близкими, но ведь другие живы, и они нуждаются в нас…

Эндрю испугался, что наговорил лишнего. Мадам Бовилье повертела в руках письмо, словно пытаясь определить его содержание, и положила перед собой. Шредер все еще работал.

— Что на это сказала бы ваша жена? — спросила мадам Бовилье на удивление уверенным тоном.

— А что на это сказал бы ваш муж? — вторя ей, ответил Блейк.

72

— Одиль, прошу вас, доверьтесь мне и ответьте. Мадам принимала людей из «Вандермель»?

— У нее были какие-то встречи. И даже много. Но откуда мне знать, о чем именно они говорили?

— Вы ничего не заметили? Как по-вашему, она что-нибудь подписывала?

— Эндрю, вы ставите меня в трудное положение…

— Мне очень жаль, но это крайне важно.

— Единственное, в чем я уверена, это что Мадам вызывали в банк. Через три дня после вашего падения. Когда она вышла оттуда, она ничего мне не сказала, но она была мертвенно-бледной.

Одиль взяла нетронутую миску Мефистофеля и аккуратно опорожнила ее в ведро для пищевых отходов.

— О коте по-прежнему ничего не известно?

— Скоро уже три недели… Иногда утром мне кажется, что он приходил немного поесть. А иногда я будто слышу, как посреди ночи открывается дверца котохода. В прошлое воскресенье я даже спустилась посмотреть, но его не было. Вы, наверное, считаете, что глупо так беспокоиться о коте, погуляет и придет. Но я думаю, что он погиб, вот и все.

С ними такое случается каждый день, хотя об этом не говорят по телевизору…

— Телевизор не всегда говорит о том, что нас волнует… Блейк подошел к Одиль, желая ее как-то утешить, но она отвернулась.

— Я, как маленькая наивная девочка, продолжаю готовить ему еду… Но я пообещала себе, что после Рождества перестану.

Кухарка вымыла миску и вернула ее на место возле кошачьей подушки. В глазах у нее стояли слезы.