Совы на тарелках

Он обежал весь сад, ринулся в лес; он пробирался сквозь заросли, по болоту, пока не выскочил к задней стороне дома, туда, где выше проходила дорога в город.

Он увидел, как Гвин перелезает через запертые ворота.

— Гвин!

Тот уселся на них.

— Гвин! Полубекон послал за тобой! Сказал, чтоб скорей!.. Он на кухне!.. Подожди меня!

Гвин не стал дожидаться. Он спрыгнул и побежал по склону в направлении дома.

Рядом с ним, внизу, вокруг раздавались какие-то звуки — они подступали все ближе, они шли от деревьев, от дождя, от вздувшейся реки. Но был среди них один звук — главный из всех: сливавшиеся воедино гул ветра с горного перевала и его эхо, разносившееся по долине. Или, быть может, это был крик сов, которые вылетели на охоту. Только Гвин никогда в жизни не слышал их так много — полное небо сов…

— Гув!.. Гув! Где ты?.. Гув! — Роджер уже догонял Гвина. Гув открывал дверь кухни.

— Гув! Что случилось? Ты звал меня, отец?

— Входи, мальчик.

Элисон лежала на столе, накрытая курткой Гува. Над ней летали перья, они опускались на нее, Гув отгонял их, они снова взлетали в воздух и снова будто прилипали к ней.

— Та самая сила, — сказал Гув. — Она сейчас в ней… Плохо… Такие дела, мальчик.

— Что ты хочешь от меня? — спросил Гвин.

— Помоги ей.

— Ей… Оно внутри или снаружи?

— Это сейчас одно.

Порывы ветра сотрясали дом. Цветы и ветви срывало с кустов, они ударялись о стены; их лепестки и листья прилипали к окнам и к застекленной крыше кухни… Зеленая осень… Потом их смывало дождем, который уходил в мириады дыр, проделанных им в гравии дорожек… И снова летели листья.

— Я остался, чтобы помогать тебе и долине, — сказал Гвин. — А не этим двум. Они для меня никто.

— Вас трое, — сказал Гув. — Вы втроем сделали все это.

— Я ничего для них не буду… Зачем они мне?.. — Роджер продолжал стряхивать перья с Элисон. Они кружились и опускались. Кружились и опускались… Совиный танец, который начался там, в пыльной каморке… Они летали вдоль стен и потолка, и Роджер начинал различать в них те же формы и рисунки, которые видел вокруг Гува, когда тот нес Элисон… Глаза и крылья… и когти… Колкие, острые… Желтые глаза, окруженные чернотой… И перья… Везде — на балках потолка, на стенах… Перья, перья…

Он стряхнул их со щеки Элисон. Она вскрикнула, ион увидел, как три царапины протянулись у нее от виска к шее и еще на руках. Но внутри. Кожа не была затронута.

— Перестаньте болтать! — закричал Роджер. — Делайте что-то! Уберите эти перья! Снимите их!

— Я не знаю, что делать, — сказал Гув.

— А говорил, знаешь, — напомнил Гвин. — Что тебе мешает?

— Ты.

— Почему я? Я же здесь. Никуда не ушел. Ты сказал, это моя долина, и я не ушел. Дал обещание… Поверил тебе прошлой ночью — и вернулся. Скажи, что я должен делать?

— Я не могу… говорить.

— Как? Почему?

— Я только… чувствую…

— Что?

— Это совы… Всегда они… В нас… Давят, разрушают… Почему мы должны их видеть?.. Сов, а не цветы… Почему девочка их видит?.. Совы, совы… Почему не цветы?

— Что мне надо делать? — спросил Гвин.

— Посмотри на нее. Успокой… Скажи слова.

— Я не могу.

— Только скажи слова.

— Не могу, отец! Все что угодно, но не это… Ты не знаешь, что они мне сделали… Как они…

Элисон вздрогнула. Кровавые линии начали проступать у нее на ногах.

— Она идет, — сказал Гув. — И видит, что в тебе одна только ненависть. Больше ничего… Злость и ненависть… Всегда.

Губы Гвина оставались сомкнутыми.

— Попробуй, мальчик. Заговори, — сказал Гув.

— Я не знал, что ты для этого зовешь. Я не могу.

— Можешь.

— Нет.

— Попробуй…

Раздался треск. Огромная ветка ударилась в стеклянную крышу. Крыша раскололась. Железные прутья каркаса сдерживали чью-то тяжесть, которая давила, хотела ворваться, и в наступивших сумерках сновали по комнате и висели над ней — перья, когти, глаза… Кухню заливал дождь.

С лица Элисон схлынула вся краска. Только рубцы, только царапины остались. Дыхание стало частым и мелким.

— Можете вы что-то сделать?! — завопил Роджер.

— Он может, — сказал Гув. — Но он не хочет.

— Заставьте его! Почему он так?

— Его очень больно задели. Он не говорит мне кто…

— Ты не можешь так поступить, — сказал Роджер Гвину. — Здесь ведь Эли.

Гвин не двигался.

Роджер протянул ему руку, Гвин не обратил внимания, он смотрел в другую сторону.

— Гвин! — Роджер пытался говорить спокойно. — Это моя вина. Это все я. Не Эли. Она никогда над тобой не смеялась… Я говорил неправду. Все выдумал. Извини меня… Я не пойму, что происходит, но, если можешь что-то сделать — сделай. Останови это…

Гвин повернул голову, поглядел на Роджера. Тот увидел в глазах Гвина понимание и согласие.

— Сделаешь, Гвин?

Голубизна глаз подернулась льдом, Гвин ответил тихо и медленно:

— Растерялся немного, парень?..

Стены начали утрачивать свою плотность и приобретать какую-то другую — среди танцующих перьев. Гвин, похоже, сказал что-то еще, но Роджер едва мог слышать его в сгущающейся темноте.

— Да… Да, Гвин… — бормотал он.

В голове, во всем теле была пустота. Горло пересохло. Он не находил слов для ответа. Но продолжал делать усилия, чтобы услышать, понять — потому что иначе, он чувствовал, его поглотит горькая, мучительная тьма…