Создание музыки для кино. Секреты ведущих голливудских композиторов

У меня был интересный разговор во время ланча номинантов на премию «Оскар». Ланч номинантов – это такая ситуация, в которой мы должны встретиться друг с другом, и каждый, кто находится в помещении – победитель и все тому подобное, правильно? Что, конечно, абсолютнейшая неправда. Поэтому я начал спрашивать людей, которых я знал на этом ланче, а я знал большинство из них: «Что вы чувствуете в связи со своей номинацией?» И каждый из них отвечал: «Я мошенник. Я чувствую себя мошенником. Меня здесь быть не должно». Мы все это чувствуем. В нас во всех есть это мошенничество, которое ведет нас. Когда ты пытаешься создать что-то новое, ты не знаешь, получилось ли у тебя, пока ты не сделал этого, и это не оказалось в распоряжении зрителей, которые приняли это или отвергли. Потому что, это, правда, очень личное. Это – возможность коммуницировать на том уровне, на котором я не могу сделать это с помощью слов. Да, великий писатель может сделать это с помощью слов. Но это не то, чем я занимаюсь. Это похоже на то, как будто я стою на краю обрыва и говорю: «Окей, я закрываю глаза, и я позволю себе упасть. И, надеюсь, ты поймаешь меня».

И в то же время, когда Клаудио Аббадо, великий дирижер, умер, я очнулся среди ночи и вспомнил: «О, Клаудио Аббадо сегодня умер». Я зашел на YouTube и выбрал первый попавшийся концерт. Он играл симфонию Чайковского. Не самое мое любимое произведение, но не важно. И я просто смотрел, как он изо всех сил дирижировал этим оркестром, отдавался оркестру и чувствовал эмоции музыкантов, и общался со зрителями, и он сам катался на американских горках эмоций, когда создавал это произведение, в основном, когда они готовились. И я досмотрел его до конца. Это невообразимый концерт. Я выбрал очень хороший. Но, что я хочу сказать, я досмотрел до конца, и зрителям понадобилось около 10 секунд, чтобы прийти в себя, потому что они поняли, что стали частью чего-то глубоко личного и, в то же время, разговаривающего со всеми ними. Они 10 секунд молчали и только после этого начали аплодировать. И они просто сошли с ума. И все, что я подумал тогда, это что он прожил хорошую жизнь. Я осознал, что для музыканта важно иметь возможность на постоянной основе проходить через эти американские горки эмоций с другими музыкантами, со зрителями, со слушателями, бороться и сражаться, используя ноты в качестве оружия. Возвращаться к страху, потому что это именно страх – страх сыграть что-то, страх выразить себя. Они будут добры ко мне, к ребенку, который посылает миру этот маленький кусочек музыки? Или они просто убьют меня?

Ты делаешь это, потому что ты должен жить этой жизнью, да, ты разбиваешься об стену, и временами люди злы и отвратительны, и они забывают. Самое странное в этом, когда читаешь рецензии или когда читаешь о себе, это читать о персонаже, которого я не знаю, потому что они не знают меня. Предположения, которые они делают о том, почему, как и зачем я пишу музыку, почему я делаю что-то. Но это совсем не так. Все что я делаю – глубоко личное. Оно исходит из совершенно личного взгляда на жизнь. Так что, да, у меня должна быть толстая кожа. Меня не должны ранить язвительные комментарии на Facebook или рецензии. Я не говорю, что я себя не критикую, ведь я учусь чему-то из этого. Но я не говорю, что это не ранит меня на глубоко личном уровне.

Говоря об этих американских горках эмоций, какими бы словами вы описали ваши чувства в начале проекта, когда вы еще не знаете, в каком направлении будет двигаться музыка?