Создание музыки для кино. Секреты ведущих голливудских композиторов

Этот процесс улучшил меня как оркестрового композитора и музыканта, я понял больше, чем если бы я сидел и читал об этом в книге и зубрил теорию.

Набросок оркестровой музыки и музыки для кино и телевидения – это крайне личная вещь. Для остальных это значит совсем другое. Я всегда вспоминаю фантастическую сцену из «Амадея», когда Сальери смотрит в рукопись и говорит: «Нет, нет, нет, мне не это нужно. Мне нужны его зарисовки». И жена Моцарта отвечает: «Это они и есть». Тот спрашивает: «Это что, в таком виде рождается у него в голове? Это черновик?» И она отвечает: «да». Я не такой. Но я всегда думаю об этом. Я люблю этот кадр.

Мои черновики проработаны очень детально. Возможно, я делал бы все быстрее, если бы мог быстро делать наброски или играть их на пианино. Но обычно я сначала смотрю сцену, потом мне приходит в голову фортепианная музыка или струнная, или еще какая-нибудь. И я что-то очень быстро пишу. Даже если я добавлю барабаны или что-то в этом духе, мне пока не хочется об этом думать. Я стараюсь записывать очень быстро, пока нахожусь в эмоциональном состоянии, подобному детскому. Я стараюсь не погрязать в деталях, потому что, как только я начинаю писать, возникают вопросы: «Здесь так должно быть, а может быть лучше так?» Из-за этого я могу потерять эмоцию сцены. Так что я работаю очень быстро.

Когда я с этим заканчиваю, я трачу часы, иногда и дни на то, чтобы пройтись по наброску и восстановить все детали. В том, что касается оркестровок, я очень конкретен. Я думаю, что научился этому, работая с Элмером Бернстайном. Я занимался оркестровкой многих его черновиков, которые он написал.

Он работал так: у него было четыре нотных стана, и он все их исписывал. Сперва, посмотрев на них, вам казалось, что это партия пианино. Но потом, внимательно присмотревшись, вы понимали, что там есть все. Все.

И я понял, что этот способ работает и для меня. Я все делаю самостоятельно. И мои черновики звучат очень хорошо. Они звучат достаточно похоже на то, что будет в финале. Мне никто никогда не говорил: «Вот это? Почему мы должны это записывать?» Обычно говорят: «Ты прекрасно пишешь наброски». Делать наброски – это балансировать между тем, чтобы оставаться в созерцательном состоянии и иметь творческое вдохновение, потом я продумываю в деталях как эту идею можно воплотить в жизнь. Для меня это двухэтапный процесс.

В «Амадее» показано, что Моцарт творил в один этап. У других людей свой собственный способ. Вы знаете, мне кажется, у каждого человека есть свой персональный способ подхода к творчеству. Я склонен упорядочивать наброски, которые я после записываю. Я склонен не сразу вписывать идеи в нотный стан для скорости. Повторюсь, записывание нот замедляет меня. Вот ТАК вот работает мой процесс.

Над какими частями процесса создания музыки вы работаете сами, а какие делегируете?

Когда я начинал, то почти все делал сам. Моя карьера начиналась с операций, осуществляемых двумя людьми. Это были я и мой сопродюсер-звукорежиссер Стив Каплан. Стив сводил, записывал, занимался всеми техническими вопросами. Я писал музыку, оркестровки, копировал их и распечатывал на моем маленьком чернильном принтере. Перед сессией я не спал всю ночь, собирая все листы вместе. Я приходил в студию звукозаписи Warner Brother с нотами для целого оркестра, и я сам выставлял их на пюпитры. Так все и происходило.