Создание Представителя для Планеты Восемь

— Где-то есть рай, мы видим его, когда поднимаем глаза от этой омерзительной планеты, мы видим, как он сверкает в наших холодных небесах, или, скорее, мы видим его родительницу, плодоносную звезду. Роанда будет нашим домом. Роанда — изобильная планета, где все процветает и где специально выращивается раса людей, как особо многообещающие растения, выращивается Канопусом, чтобы однажды они приняли нас, несчастных жителей Планеты Восемь, которые также были созданы, выращены и вскормлены Канопусом. Так что они и мы можем оказаться ровней и превратить Роанду в планету, которой будет восторгаться сам Канопус. На этой прекрасной планете даже теперь нас ждут теплые океаны, солнечные поля, прекрасные леса, полные плодов, и холмы, злаки на которых отливают золотом, белизной и зеленью, когда по ним рябью пробегает ветерок. На Роанде есть склады, ломящиеся от мягких легких одежд, в которые мы облачимся, и свежей легкой пищи, которую мы будем есть, а всё-всё-всё, на что бы мы ни взглянули, будет цветным, мы вновь будем жить среди красок жизни, мы увидим бесконечные оттенки зеленого, желтого, красного — вновь наши глаза будут наслаждаться алым, золотым и пурпурным, а когда мы посмотрим в высь небес, наши глаза наполнятся голубым, голубым, голубым, и поэтому, когда мы будем смотреть друг другу в глаза, мы больше не будем видеть безумного блеска белизны, где цвета обескровлены белым — белый, белый, везде белый, или серый, или коричневый… Да, канопианец? Ты это пришел сказать нам?

— Нет, — произнес он наконец.

— Что тогда? Что с Роандой? Вы запланировали, что наслаждаться Роандой должен будет другой вид, другое ваше генетическое творение?

— Канопус держит свое слово, — ответил Джохор, и голос его прозвучал довольно странно.

— Когда может? — уточнил я.

— Когда может.

— Что же тогда?

— Роанду… постигла та же участь, что и Планету Восемь, хотя и не так ужасающе и внезапно.

— Роанда больше не прекрасна и плодоносна?

— Роанда… теперь стала Шикастой, разбитой и пораженной болезнью.

И вот теперь до меня стало доходить, что Джохор говорил; вся моя сущность впитывала это, и я усмирял свое возмущение, свое исступленное неприятие того, что он мне говорил. Я сидел там в своей груде шкур и слушал свой собственный поминальный плач — тот же самый, каким исходили люди, когда мы стояли вокруг озера, нашего священного места, зная, что нам предстоит его уничтожить.

Я не мог успокоить этот плач, никак не мог, как бы этого ни хотел, ибо я думал о тысячах приземистых и темных жилищ по всему нашему маленькому миру, в которых наши люди жались, подобно животным, мечтая о солнечных деньках и теплых ветрах — мечтая о Роанде и своем обновлении.

Джохор не отодвинулся, не пожалел ни меня, ни себя. Он продолжал сидеть, совсем близко, не пряча своего лица от моего взгляда.

Когда же я наконец успокоился, он сказал:

— И Канопус все-таки держит свое слово.

— Ты же сам признал — когда может.

— Если не можем так, то делаем по-другому.

Я очень хорошо понимал, что последствия этого слишком сложны для меня, чтобы разобраться в них сразу. В словах Джохора звучали те нотки, что обычно звучат, когда вам в первый раз преподносятся истины, с которыми вам придется свыкнуться, — хотите вы этого или нет! О да, я слушал о каких-то предлагаемых мне новых возможностях развития. К которым мне придется устремиться… Дорасти до них… В которые мне придется поверить.

Но горестное возмущение все еще бурлило во мне и не отпускало меня, и я сказал канопианцу:

— На другой стороне нашей планеты, в Манделе, в большом городе, где мы могли бы оказаться, если бы прорыли отсюда туннель через центр шара, идет гражданская война. Люди убивают друг друга. По всему городу лежат целые горы мертвецов, потому что их невозможно похоронить в промерзшей земле, и мы не можем сжечь их, потому что нет топлива. Живые — если их можно назвать живыми — занимаются тем, что должны делать, окруженные грудами мертвецов. И это люди, у которых до недавнего времени не было даже слова для обозначения убийства. Или войны.

Канопианец вздохнул — он мучился. Но он не отвернул лица.

— Как ты собираешься сказать им это, Джохор?

Он ничего не ответил.

— Ты собираешься сказать им — ты, от имени Канопуса?.. Нет, это не ваш метод. Ты немного пробудешь с нами, и вскоре мы, Представители, поймем, что каждый уже знает об этом, но мы не будем знать, как это произошло.

И теперь уже я молчал долгое время, ибо мой разум, казалось, хотел чему-то открыться — я ощущал воздействие некоей истины, пробивавшейся из его глубин.

— Джохор, что я должен понять?

— Ты когда-нибудь задумывался, что означает быть Представителем?

— Ты воображаешь, что я не проводил ночей без сна, обдумывая это, размышляя над этим?! Конечно же, задумывался. Всю свою жизнь! Поступаю ли я так, как должен поступать, чтобы добиться лучшего, принимаю ли я достойные и правильные решения, работаю ли верно и справедливо с другими Представителями, выражаю ли я их, как они…

И снова мой разум замер, соскользнув туда, где меня ожидала истина.

— …как они выражают меня? — закончил я наконец.