Создатель

тусклых товарища из Билибинска с постными лицами и одинаковыми кейсами в руках, секретарь Протухова Васька Савостиков, какой-то тип с мрачным видом и загадочным значком на лацкане пиджака. Титоренко лично выскочил встречать комиссию, уточняя диспозицию сражения. Остальные деканы факультетов, как их ни звали, на Конферансьон в итоге не прибыли.

Действо должно было состояться на втором этаже Юника, где находился Зал Актов, весьма облезлый и напоминающий школьную столовую. Младокрасоловский актив под руководством Ответственного студента постарались привести зал в норму, но это им не очень удалось… У самого входа в зал стоял Роман Томин, весьма довольный произведенным им шумом. Это был невысокий сорокалетний мужичок, с негустой шевелюрой темных волос, в очках и с папочкой, где находились все компрометирующие материалы. Возле него стояли студенты-оппоненты, готовые сегодня ко всему. Поодаль толпились младокрасоловы, с любопытством посматривая на папочку Томина. Студенты и преподаватели, входившие в зал, посматривали на титоренковцев с нескрываемым презрением, но те не особенно смущались.

Зал уже был забит студентами и преподавателями всех факультетов, но факфиловцы все же здесь преобладали. Почти все действующие круговцы присутствовали на мероприятии, ища глазами своего вождя. Но Гарри вместе с Тассовым непонятно как очутились вместе в компании преподавателей: тут был и зарубежник Юрий Наумович Мант, худой умный еврей в очках и замшевой коричневой куртке, и преподаватель современного русского языка Магнолия Семеновна Колобродина, в длинном голубом платье, абсолютно ей не шедшем, и небезызвестный мудрец Кирюшин Николай Васильевич, и лицо ФЛ-фака Виктор Владимирович Туус, и препод-весельчак кафедры фольклора Илья Ростиславович Лихтенштейн, и элегантная Людочка Чернобрюхова, ассистентка кафедры литературы, и некто Александр Витальевич Чимбуркевич с донкихотской бородкой, и кое-кто еще, о ком говорить, вовсе не стоит. Еще в самом начале мероприятия Гарри, едва пришедший в себя после битвы у Кобелькова, хотел было переговорить с некоторыми круговцами, но, поняв, что потом не найдет себе места в забитом зале, решил остаться. Он подмигнул хорошенькой ассистентке Людочке и развязно поздоровался с Туусом и Тассовым.

Наконец, появилось грозное судилище Юника: свист и хохот были приветствием ему. Чуть погодя торжественно вплыл и сам Томин: студенты его приветствовали почти как национального героя. Вбежало еще несколько мало что значащих человек, ментуриане с грохотом закрыли дверь зала. Через три ряда от него сидела очаровательная Шерстова в деловом костюмчике и уже заслала ему было записку, которую Гарри, не прочтя, опустил в карман своего пиджака. Затем, расправив рукой свои темные волосы и протерев глаза тыльной стороной указательного пальца, приготовился слушать собравшихся. Декан Титоренко позвонил в колокольчик и, поймав благосклонный взгляд Заура Хабибуловича, начал столь значимый для него Конферансьон.

– Я думаю, – строго оглядел зал Титоренко, – всем уже известен печальный инцидент, произошедший в стенах нашего вуза? Предатель Великой идеи, бывший красолов и сионист Иеремия… да-да, а вовсе не Роман, как мы считали! Иеремия Томин (зал загудел), нарушив все приличия, обратился с подметным письмом в самую Высокую (здесь Титоренко покосился на товарища из Инстанции) печать. В письме своем он облыжно обвинил весь педагогический состав университета во взяточничестве, а нашего горячо уважаем ого ректора Протухова…

– Вранье! – крикнул Томин с места. – Обвинялся не педсостав…

– Ма-алчать! – взвыл декан. – Обвинил весь наш педсостав во взяточничестве! Такой вражеской вылазке, несомненно, направляемой рукой Вашингтона и Тель-Авива, нам необходимо дать решительный отпор. Я выяснил уже мнение студенческого актива и отдельных честных преподавателей нашего вуза… Все они были едины во мнении – прочь, Иеремия, из стен вуза, прочь на свою историческую родину! Тебе не место в чистой стране Роскомреспа…

Последнее заявление декана потонуло в возмущенном шуме. Непонятно почему Титоренко строил свое обвинение на национальности Томина, а это задевало многих в российском Юнике. Лакеян Савостиков, бывший преподаватель физкультуры, а ныне правая рука Протухова, сильно побледнел, припомнив нос и манеру выражаться своего благодетеля. Два товарища из Инстанции раскрыли одинаковые серые блокноты и зашуршали авторучками. Поднялся и громко откашлялся Юрий Наумович Мант.

– Яков Васильевич, извините! Навешивать ярлыки не значит говорить истину! Вы, очевидно, говорили об этом письме только с близкими себе коллегами, а мы даже не в курсе… По-моему, следует выслушать мнение Романа Карловича, прояснить наконец – имели ли место те факты, о которых он написал в своем письме Главному, или нет. Только тогда…

– Жид обнаглевший! – вдруг заканючил с места Оподельдок Заревич, потрясенный наглостью тихого Манта, не дерзавшего прежде идти против начальства. – Заткнуть его…