Создатель. Жизнь и приключения Антона Носика, отца Рунета, трикстера, блогера и первопроходца, с описанием трёх эпох Интернета в России

Мы стареем, это неизбежно. Мы теряем лёгкость на подъём, спонтанность, чувство юмора; один из нас с ужасающей быстротой теряет волосы на голове. Мы всё меньше интересуемся женщинами и всё больше – хорошим обедом, желательно – за счёт заведения, кто бы им ни был. Былое презрение к деньгам постепенно сменяется бережливостью, граничащей со скопидомством: наших избранниц уже не ожидает ужин даже в дешёвой «Наргиле». С трудом втягивая воздух в прокуренные лёгкие, безо всякого желания – по одной лишь обязанности, мы тащимся с ними, проклиная хамсин и безденежье, на прогулку по Старому Городу. Там мы отдаём последнюю дань романтике и читаем специально подготовленные для этой цели стихи. <…>

Отдекламировав, мы совершаем ритуальный первый поцелуй, затем куём железо: деловито ловим таксомотор и через три минуты уже варим кофе – «ты здесь совсем один живёшь?» – в нашей центровой квартире. Редкие отказы («ой, может не надо… мама будет волноваться… мне сегодня нельзя…») воспринимаются с плохо скрываемым облегчением, отчего становятся более частыми. Дверь за посетительницей закрывается, собака укладывается на коврике, честно-просительное выражение нашего лица сменяется дориан-греевской ухмылкой, и с криком: «Сколь же радостней прекрасное вне тела!» – мы валимся на скрипучий диван (вот счастье-то: можно по диагонали!) и убаюкиваем себя тринадцатым (который уж год…) уроком из «Самоучителя португальского языка». Диалог: «Знакомство. Прогулка по городу». Фодо, фодес, фодер.

Но если завтра в дверь постучат, и на пороге встанет чёрный с пейсами человек из «Хеврат кадиша», пришедший с деревянным сантиметром производить замеры наших форм, – нет, не пустим. Врёшь, костлявая, рано: в нас горит ещё желанье. Конечно, не то уже, которое выгоняло заполночь на Минский хайвей или втискивало в заплёванный тамбур «шестьсот весёлого» (до Калинина – стоя)… И не то, ради которого гуляли под ручку по замёрзшим лужам до рассвета, на память читая Бродского. <…> Желания умирают последними – даже позже ещё, чем надежды. И приключений на свою почти уже лысую – нет-нет, голову! – нам по-прежнему хочется.

И мы их ищем. «Дожили до седых яиц, а ума не нажили», – добродушно ворчит Мария Михайловна Р., глядя, как наша печальная команда, вооружённая двумя гитарами и тремя рюмками коньяку из кафе напротив, усаживается на тёплый булыжник иерусалимского арбата на исходе субботы.

А что поделаешь? Компания «Эм Эн Джей Лимитед» переживает временные финансовые затруднения, некто Нимроди заплатит последние деньги не раньше десятого (если вовсе), Дёма купил себе «пежо», и порядочный человек на его месте давно бы застрелился с такими долгами…

Сегодня мы пришли просить подаяния. Пойми нас правильно, историческая родина. Твои дети хотят кушать. Крабов.

Президент компании «Эм Эн Джей Лимитед» Арсен А. Ревазов берёт первый аккорд. Ответственный график издательства «Графор» Демьян Б. Кудрявцев <…> подстраивается по ноте соль, тихо матерясь и тряся причёской фасона «Мцыри». <…> Обхватив колени, собственный корреспондент газеты «В.» из района боевых сербско-хорватских действий готовится вступить развратным баритоном. Одолжив без спросу из соседней забегаловки столик и пластиковое канареечное кресло, экономический редактор той же газеты фарширует хлипкое тело блинчиками с шоколадом. У ног скульптурной группы – раскрытый чехол из-под гитары, где в живописном беспорядке разложены медные монетки для возбуждения природной еврейской щедрости прохожих. <…>

И вот они, братцы, запели. Бог мой, кто б мог подумать, что вместе у нас ещё более отвратительные голоса, чем по отдельности! Прохожие, впрочем, останавливались, с интересом заглядывали в чехол, подсчитывая общую сумму мелочи. Весёлая стайка сефардских школьников ликудного вида обступила нас и обещала озолотить, если споём гимн «Бейтара». Мы сообщили им, что власть в стране сменилась, и в подтверждение своих слов исполнили (довольно, кстати, складно) «Союз нерушимый». Этого они не поняли и ушли дальше, вниз, к площади Сиона.

Позже настала очередь «Катюши». Есть такая хорошая ивритская песня: «Ливлеву агас ве-гам тапуах, арфилим чего-то там не’ар…» Тут к нам подсели два звёздно-полосатых тинейджера в чёрных кипах и попросили разрешения услышать, как она поёт. Разрешение было дано, и янки честно дослушали до конца, наступившего, впрочем, довольно скоро, потому что третьего куплета никто из нас не вспомнил даже на идише.

– Ду ю спик англит? – осторожно спросили американцы крайнего из нас.

– Кен, ай ду! А что? – показал себя эдаким полиглотом лысый череп.

– Уэр ю бай драгз в этом городе? – спросили кипастые форины на жаргоне «Ешива юниверсити». Сторонники Клинтона, они не интересовались морфином или ЛСД, пределом испорченности в их ешиве оказалась зелёная, сыпучая палестинская марихуана.

– Ин зе арабик сектор оф зе сити, – сказал экономический редактор.

– На площади Когана, у художников, – уточнил ответственный график.

– У Джонни в пабе «Череп»! – сказал лысый череп.

– На каждом углу, – подвёл итоги дискуссии президент компании с ограниченной ответственностью.

– У меня, – тихо вступил в разговор неизвестно откуда взявшийся очкарик. Он бросил в гитарный чехол десять рублей одной монеткой – проездом из Москвы в Петербург, знай наших! – и, заговорщически подмигнув ансамблю, увёл американцев за угол. <…>

А мы продолжали петь. Ночная публика струилась мимо в обе стороны. <…> Нам по этническому признаку предложили Высоцкого. Мы предпочли Поликера и гордо ничего не купили (Нимроди заплатит только десятого, Дёма в долгах за «пежо», см. выше). <…>

– Конфетки, бараночки! – тряс кудряшками (они же – руно) ответственный график. – Словно лебеди саночки.

– Спят усталые игрушки, – выводил жалобно экономический редактор. – Книжки спят.

– Yesterday love was such an easy game to play, – сетовал козлиным голосом лысый череп.

– Корчит тело России, – тревожил память поэта и между прочим солдата Михаила С. Генделева президент компании, сам почти русский офицер в изгнании с ограниченной ответственностью.

Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла любимый город (может спать спокойно – не разобравшись в синтаксисе, дописала чья-то паскудная левая рука[86]). И мы отправились домой, где «Самоучитель португальского языка» уже распахивался нам навстречу тринадцатым уроком. Фодо, фодес, фодер… И не было с нами в эту ночь той, что всплакнула бы под душем, повторяя одними губами последнюю нашу строфу. <…>

И слава богу, что не было.