Создатель звезд

Повсюду бушевал шторм, иногда высокие волны захлестывали наш островок. В бушующей темной воде то и дело появлялись и исчезали умоляющие лица и зовущие руки.

А будущее? Темное от грозовых туч безумия этого мира, хотя и озаряемых вспышками новых отчаянных надежд на разумный, здравомыслящий, более счастливый мир... Какой ужас поджидает нас по дороге к этому будущему? Угнетатели не уйдут покорно с дороги. А мы двое, привыкшие к безопасности и покою, пригодны только для жизни в добром мире, там, где никого не мучают и никто не приходит в отчаяние. Мы привыкли только к хорошей погоде, к приятной и не слишком тяжелой работе, к отсутствию необходимости совершать подвиги, к мирному и справедливому обществу.

Вместо этого мы оказались в веке титанического конфликта, когда беспощадные силы тьмы и безжалостные от отчаяния силы света сошлись в смертельной схватке за израненное сердце мира, когда кризис следует за кризисом, когда нужно делать нелегкий выбор и уже непригодны простые или хорошо знакомые принципы.

Расположенный за дельтой реки литейный цех освещал окрестности отблесками языков пламени. Неподалеку темные заросли утесника придавали таинственность вытоптанным пригородным лугам.

В воображении я видел возвышающиеся за вершиной моего холма другие невидимые отсюда холмы. Видел равнины, леса и поля, с их мириадами стеблей. Видел и далее землю, загибающуюся в соответствии с кривизной поверхности планеты. Деревни увязывались друг с другом сеткой автомобильных и железных дорог и поющими проводами, как капли росы на паутине. Кое-где – туманные скопления, города, испещренные звездами.

За равнинами – Лондон, кипящий, освещенный неоном, подобный стеклышку микроскопа с несколькими каплями грязной воды, кишащей микроорганизмами. Микроорганизмами! С точки зрения звезд, эти существа были, конечно, микробами; но самим себе, а иногда и друг другу, они казались гораздо более реальными, чем звезды.

За Лондоном мой пристальный взгляд видел темную полоску канала, отделяющего остров от материка, потом всю территорию Европы – заплатанную ткань черепичных крыш и спящих заводов. За тополиной Нормандией раскинулся Париж со слегка наклоненными по отношению ко мне из-за округлости Земли башнями Нотр-Дам. Далее испанская ночь сверкала светом убийственных городов. Левее лежала Германия, с ее лесами и фабриками, музыкой, военными касками. Мне казалось, что на площади перед собором я вижу тысячи стройных рядов возбужденных и одержимых молодых людей, приветствующих освещенного факелами фюрера. И в Италии, стране воспоминаний и иллюзий, молодежь тоже зачарованно следовала за идолом толпы.

Еще левее далеко впереди была Россия, выпуклый сегмент земного шара, снежно-бледная во тьме, распростершаяся под звездами и облаками. Я не мог не увидеть башни Кремля, вздымающиеся над Красной площадью. Здесь покоится победоносный Ленин. Далеко-далеко, у подножия Урала, мое воображение видело рыжие языки пламени и клубы дыма над Магнитостроем. За горами виднелись первые проблески рассвета. У меня была полночь, а день уже мчался по равнинам Азии, опережая своим золотистым и розовым фронтом маленький столбик дыма над Транссибирским экспрессом. Севернее – жестокая Арктика, где работают только заключенные в лагерях. Значительно южнее располагались плодородные равнины, бывшие колыбелью нашего вида. Но сейчас я видел там лишь перечеркнувшие снег железные дороги. Начиная новый учебный день, в каждой азиатской деревне дети изучали предание о Ленине. Еще южнее были покрытые снегом вершины Гималаев, а затем – переполненная людьми Индия. Я видел хлопок и пшеницу, священную реку, несущую свои воды от Камета мимо рисовых полей и крокодиловых лежбищ, мимо Калькутты, с ее портом и конторами, прямо в море. Из своей полуночи я глядел на Китай. Утреннее солнце скользило по залитым водой полям и золотило гробницы предков. Янцзы, тонкая сверкающая нитка, мчалась по своему руслу. За землями Кореи и за морем – Фудзияма, погасшая и величественная. Вокруг нее на узком острове суетился вулканически активный народ, словно лава в кратере. Они отправляли в Азию солдат и товары.

Воображение обратилось в сторону Африки. Я видел сотворенную человеком водную нить, разделяющую Запад и Восток; минареты, пирамиды и вечно ждущего сфинкса. Древний Мемфис был полон эхом Магнитостроя. Южнее черные народы спали на берегах больших озер. Слоны топтали урожай. Еще дальше англичане и голландцы процветали за счет труда миллионов негров, которые уже начинали смутно грезить о свободе.

За громадой Африки, за Столовой горой, я видел черный от бурь Южный океан, а еще дальше – ледяные утесы с пингвинами и тюленями, и снежные поля единственного безлюдного континента. Воображение рисовало полуночное солнце, пересекающее полюс, минующее Эребус, разворачивающий горностаевую шубу своей лавы. Севернее оно мчалось над летним морем, мимо Новой Зеландии, этой более свободной, но менее сознательной части Британии, к Австралии, где зоркие пастухи на лошадях собирали свои стада.