Создатель звезд

Когда несколько дней спустя мы спросили о том же Стивена, он сказал: «Даже вспоминать об этом не хочу. Все из-за меня, конечно же. Сейчас я это понимаю. Я почему-то вышел из себя, хотя он изо всех сил старался быть особенно дружелюбным. Но вот так вот схлопотать от ребенка! Хотя какой он ребенок – настоящая молния!»

Не могу утверждать, что научился хоть сколько-то понимать Джона, но, несмотря на это, не могу не строить теории. Относительно этого случая мне кажется, дело вот в чем. В то время Джон, очевидно, переживал пору самоопределения и самоутверждения. Я не верю, что он втайне лелеял план мести за случай с газонокосилкой. Думаю, он планировал попробовать свои силы или, скорее, свои навыки против самых грозных противников и именно ради этой цели намеренно и искусно довел несчастного Стивена до неистовства. Убежден, что собственная злость Джона была полностью искусственной. Он лучше дрался во власти холодной ярости, а потому просто привел себя в нужное состояние. Как я понимаю, важное испытание должно было стать не дружеской потасовкой, но отчаянным противостоянием, настоящим сражением с диким зверем. Что же, Джон получил то, чего хотел. И, победив, в одно мгновение раз и навсегда сумел осознать смысл полученного опыта. Так, по крайней мере, мне кажется.

Глава IV. Джон и старшее поколение

Хотя я уверен, что в ту пору сражение со Стивеном было одним из важнейших событий в жизни Джона, внешне все шло своим чередом, если не считать того, что он перестал участвовать в драках и проводил много времени в одиночестве.

Их со Стивеном дружба была восстановлена, но теперь в отношениях двух мальчишек присутствовала некоторая настороженность. Каждый, казалось, изо всех сил старался вести себя дружелюбно, но от прежней непринужденности не осталось и следа. Подозреваю, что уверенность Стивена в самом себе серьезно пострадала. Не то чтобы он опасался новой трепки, но его самоуважение поколебалось. Я воспользовался случаем и намекнул, что в его поражении нет ничего постыдного, так как Джон, вполне очевидно, не был обычным ребенком. Стивен с радостью принял это утешение. С истерической ноткой в голосе он признался: «Я чувствовал… Не могу даже объяснить… Как пес, который укусил хозяина и был наказан. Я чувствовал себя… виноватым и гадким».

Джон, полагаю, только тогда начал яснее понимать, какая пропасть отделяла его от всех нас. В то же время он, наверное, особенно нуждался в понимании, находившемся совершенно за пределами человеческих возможностей. Он продолжал проводить время со своими старыми приятелями и, несомненно, по-прежнему был движущей силой в большей части их игр, но теперь в его отношении к ним была некоторая степень насмешливости, как будто он с иронией смотрел на них сверху вниз. И хотя внешне он был самым маленьким из всей компании и выглядел младше остальных, мне он порой казался крошечным старичком с белоснежными сединами, снизошедшим до игры с молодыми гориллами. В самый разгар веселья он мог все бросить и ускользнуть в сад, чтобы мечтательно разлечься на лужайке. Или усесться рядом с матерью и беседовать с ней о жизни, пока она возилась в саду или (что в случае с Пакс случалось достаточно часто) просто ждала каких-нибудь событий.

В какой-то мере отношения Джона с матерью были похожи на отношения человеческого найденыша и вскормившей его волчицы. Или, скорее, коровы. Джон, несомненно, относился к ней с привязанностью и полнейшим доверием и даже с глубоким, но как бы обескураженным почтением. Но он расстраивался, когда она не могла следовать за ходом его мыслей или понять бесчисленные вопросы о вселенной.

Сравнение с приемной матерью подходит к их отношениям вовсе не идеально. А в одном отношении оно вовсе не верно. Хотя умственно Пакс была далека от своего отпрыска, существовала область, в которой она ему не уступала, а возможно, даже превосходила. И у нее, и у Джона была необычная манера воспринимать окружающую действительность, странное наслаждение ею, которое, как я полагаю, на самом деле было проявлением особого, необычайно тонкого чувства юмора. Нередко мне удавалось приметить, как они втайне обменивались понимающими и изумленными взглядами, хотя никто из нас не замечал ничего забавного. Я полагал, что это тайное веселье было в некоторой мере связано с пробуждавшимся в Джоне интересом к характерам людей и растущим пониманием мотивов собственных поступков. Но что в нашем поведении казалось им двоим столь забавным, я так никогда и не узнал.