Создатель звезд (другой перевод)

Сидя на вереске на зернышке нашей планеты, я поежился от холодной тьмы, окружавшей меня со всех сторон и поджидавшей меня в будущем. Тихая тьма, безликая неизвестность были ужаснее всех страхов, порожденных воображением. Разум, как он ни старался, ничего не мог знать наверняка, а в человеческих ощущениях не было ничего определенного, за исключением самой неопределенности; ничего, за исключением неуверенности, порожденной густым туманом теорий. Созданная человеком наука была просто туманом цифр; его философия была просто туманом слов. Само его восприятие этого каменного зернышка со всеми его чудесами было изменчивым и неверным. Даже сам человек, этот вроде бы реальный факт, на деле был простым фантомом, настолько иллюзорным, что самый честный из людей должен был признаться самому себе, что сомневается в своем существовании. А наши родственные чувства! Сплошной самообман, непонимание, ненависть, несовершенство, и при этом отчаянное стремление их сохранить. Да сама наша любовь, какой бы полной и щедрой она не была, должна быть заклеймена, как слепая, эгоистичная и надменная.

И все же? Я вгляделся в наше окно. Мы были счастливы вместе! Мы нашли или мы создали наше маленькое драгоценное сообщество. Оно было единственным островком посреди моря ощущений. Только оно, а не астрономическая и сверхкосмическая безмерность и даже не зернышко планеты, было прочной основой существования.

Повсюду бушевал шторм, большие волны заливали наш островок. В бушующей темной воде то и дело появлялись и исчезали умоляющие лица и зовущие руки.

А будущее? Черное от грозовых туч безумия этого мира, хотя и озаряемых вспышками новых отчаянных надежд на разумный, здравомыслящий, более счастливый мир… Какой ужас поджидал нас по дороге к этому будущему? Угнетатели не уйдут покорно с дороги. А мы двое, привыкшие к безопасности и покою, годились только для жизни в добром мире; там, где никого не мучат и никто не приходит в отчаяние. Мы привыкли только к хорошей погоде, к приятной, но не слишком тяжелой работе, к отсутствию необходимости совершать подвиги, к мирному и справедливому обществу.

Вместо этого, мы оказались в веке титанических конфликтов, когда беспощадные силы тьмы и безжалостные от отчаяния силы света сошлись в смертельной схватке за израненное сердце мира, когда кризис следует за кризисом, когда нужно делать нелегкий выбор, когда уже непригодны простые или хорошо знакомые принципы.

Расположенный за дельтой реки литейный цех выбросил язык пламени. Неподалеку темные заросли утесника придавали таинственность вытоптанным лугам пригорода.

Мое воображение нарисовало протянувшиеся за вершиной моего холма другие невидимые глазу холмы. Я видел равнины, леса и поля, с их мириадами стеблей. Я видел всю круглую землю. Деревни были закреплены на сетке автомобильных и железных дорог и поющих проводов. Капли росы на паутине. Кое-где были видны туманности городов, усеянные звездами.

За равнинами кипящий, освещенный неоном Лондон был подобен стеклышку микроскопа с несколькими каплями грязной воды, кишащей микроорганизмами. Микроорганизмами! С точки зрения звезд эти существа были, конечно, микробами; но сами себе, а иногда и друг другу, они казались более реальными, чем звезды.

За Лондоном воображение рисовало темную полоску Канала, потом всю территорию Европы – залатанную ткань черепичных крыш и спящих заводов. За тополиной Нормандией раскинулся Париж со слегка наклоненными из-за округлости Земли башнями Нотр-Дам. Далее, испанская ночь сверкала убийственным светом городов. Левее лежала Германия, с ее лесами и фабриками, ее музыкой, ее военными касками. Мне казалось, что на кафедральных площадях я вижу тысячи стройных рядов возбужденных и одержимых молодых людей, приветствующих освещенного факелами фюрера. И в Италии, стране воспоминаний и иллюзий, молодежь тоже зачарованно шла за идолом толпы.